Ну, перечить каре Божьей купец Василий не стал, а за неделю всего выкопал из земельных недр за городом наследство отцовское, тоже купеческое – три чемодана крупных казначейских билетов, пять стокилограммовых ящиков с золотыми безделушками всякими, укомплектованными бриллиантами, изумрудами да рубинами, плюс четыре коробки с облигациями первых и послевоенных советских госзаймов на два миллиона рублей в пересчёте на урон от реформы 1961 года. Ну, и немного, штук пять жестяных коробок, хранивших вечные ценности – золотые царские монеты, которые хоть где можно было переплавить в скромные слитки. А они в начале шестидесятых годов двадцатого века могли вместо немощного при власти Советов Создателя отпустить любые страшные грехи вплоть до неуплаты профсоюзных взносов. Затолкал блаженный Василий скудное накопление батянькино в свой скромный «Москвич-408», и ветреной ноябрьской ночью шестьдесят второго убыл в направлении Швейцарии, куда и продрался через кордоны пограничные, откупорив один из ящиков с казначейскими билетами,
которые милиция, пограничники и гражданские власти везде засчитывали как проездные билеты.
Ну, власти, потеряв единственного на городок буржуя, хоть и расколдованного социализмом до простого заместителя заведующего горпотребсоюзом местной кооперации, сразу остолбенели. Так как лишились последней реликвии проклятого царского прошлого. Поэтому поводу немного погоревали власти. Ведь в купца первой гильдии, в отрыжку царизма, кабы не смылся он – освобождённый народ без угрызений совести даже плевать имел право законное, пальцем показывать и зло ржать вслед. Стыдить таким общественным методом едко и справедливо. Ну, раз уж не влился буржуй в ряды светлых внутренне совслужащих потребсоюза и сдернул в загранку, не успев перековаться в апологета идей Маркса с Лениным, то и пёс с ним, гадом! Сбежал, да и пусть там гниёт вместе с капитализмом.
Секретарь обкома Максим Червонный-Золотов, присланный Москвой на службу зарайскому социализму из вечного города, пупа земли Русской, Урюпинска, проигрался там в «преф» всему составу бюро городского комитета КПСС по очереди и долги отдавать не собирался. А потому по жалобе урюпинских партийных сообщников был наказан сурово богами столичной парторганизации. Решили его пока не расстреливать, а отправить в Зарайск первым лицом власти. Это было намного хуже, поскольку на новом месте он не имел права морального отказываться от огромной зарплаты, премиальных, «конвертных» за вредность ответственного труда и просто денег. Они никак не назывались и не имели происхождения, но накатывали в ходе трудодней из неизвестных мест как слеза при воспоминании о первой любви. Общую месячную сумму самый интеллигентный язык не поворачивался называть жалованием. Даже зарплатой стеснялся считать подачку секретарь первый. А капиталом звать эти деньги, которые без арифмометра не подсчитывались, уже не положено было. Не те пришли времена. А те миновали и канули, то ли в Лету, то ли все они, тысячелетиями струившиеся повсюду влагой живительной, крупными брызгами унеслись за бугор. А там добавились к их сволочному капитализму. Знали это все партийные главари. Стало быть – долг в зубах принесёт через полгода. А если зажуёт должок, то из Урюпинска начнут подтягиваться за недоимками выигравшие в преферанс. А поскольку карточный долг свят и не имеет срока давности как ветхий, например, завет или вселенная, то обдерут бывшие друзья по КПСС Максима Червонного-Золотова до нищенского существования третьего зампреда райисполкома. Он, бедолага, с трудом, в поту набирал средства для потаённого отдыха на Золотых Песках в дружественной Болгарии. И еду там не покупал. Тащил чёрт знает куда на горбу свою. Такого позора Максим не собирался переживать и на всякий случай купил у начальника горотдела зарайской советской милиции пистолет «Тульский-Токарев», чтобы поначалу храбро от кредиторов отстреливаться, а потом пустить себе пулю в горячее коммунистическое сердце. Или, если получится, то лучше мимо. Но пока было тихо. За долгами никто не спешил нагрянуть. И это было прекрасно, поскольку единственный человек, у кого можно было занять, чтобы потом тоже не отдавать, купец Садчиков, жил радостно в Швейцарии. Он там нежился, вспоминая печально за вечерним какао свой магазин в Зарайске. И страдал купец душой за бывших грешных прихожан осквернённого психиатрией своего храма. Так, что не мог не заметить Всевышний горячую искреннюю его слезу.