То есть незачем было отворять огромную дубовую входную дверь, обитую для солидности отлитыми из чугуна скульптурами Змея-Искусители на левом притворе, да Адама и Евы с огромными, до колен, фиговыми листами на правом. Поэтому на улицу даже с разрешения главврача и настоятеля Симеона-Афанасия ходили самые смелые, сильные, да и те кучковались по трое. Одному дверь поддавалась так неохотно, что не успевший просочиться в узкую щель, мог получить вполне натуральную степень инвалидности в городской больнице.
Вот Ванёк подождал, когда пара-тройка дозревших мужиков побежит в нужник, а на обратном их пути вчетвером они без проблем проникали обратно в обитель свою. Кстати, проверяющие тоже ходили по трое, но из-за неопытности и с непривычки им редко удавалось вернуться на рабочие места в народном контроле без лёгких и средней тяжести телесных повреждений.
Стук двери разбудил отдыхавшую до поры психически-болезненную активность жильцов храма-диспансера. Они начинали истошно излагать положенное шизофреникам, олигофренам и идиотам, не зная пока, кто пришел.
Почти все орали невнятицу и полную ахинею. Но один голос Иван выделил и мысль запомнил. Понял, что она стопроцентно сгодится для святого дела – построения коммунизма, поскольку могла запросто объединить народ одним страхом, который на всех влияет одинаково. Народ становится покорным от боязни и в покорности своей готов исполнить любое «сверху» спущенное несусветное и тупое приказание.
– Берегитесь все! – орал мужик и что-то рвал на себе. – Стремительно надвигается на весь народ земной пандемия аппендицита. Передаётся воздушно-капельным и половым путём, а также косит всех, кто не успел закрыть пузо свинцовой пластиной, прикрученной на спине проволокой. Мы все умрём! В мире уже похоронили полмиллиарда хороших людей с диагнозом «нанайский аппендикус». Всем надеть свинцовые щиты и сидеть в дурдоме!
– Это я возьму на заметку, – вслух сказал Ваня. – Надо с Ягой посоветоваться. Или с чёртом каким. Идея-то чертовски мудрая. Под неё хорошие гуманитарные подаяния могут поплыть.
Он лёг на свою кровать и, пока не забыл, кусочком пружины кроватной нацарапал на стенке позади подушки изречение священника-главврача, которое станет потом его единственно верным путеводителем по своей и чужим судьбам.
«Верь в Бога, не верь в Бога, а он только один и есть по правде. А остальное всё блажь. Остальное всё нам только кажется. Как, однако, и мы сами себе».
Утром в кабинете Червонного-Золотова сидели три тётки, наряженные как для торжественного посещения областного драматического театра, куда дамы цепляли на себя всё золотое, бриллиантовое, рубиновое и зверски обливались «Красной Москвой». Лица тёток имели то выражение, которое обычно появляется у граждан, встретивших в очереди за колбасой либо Василия Ланового или Донатаса Баниониса. Ваня, хоть и повысил о себе вчера перед сном мнение о значимости своей в деле великом, но до высот Ланового ему было-таки пока не взлететь. В связи с этим вид тёток его озадачил и даже слегка испугал. К своей персоне он относился скромно. Как к дураку, которого считают удачливым и не от мира сего. Что являлось истиной, о которой знали те, кто и не живёт в сём мире, плюс папа с мамой, да брательники. Они сами существовали в двух измерениях, абсолютно этого не замечая. То есть папа с мамой с утра правили Норвегией, например, а во вторую смену глотали пыль на железобетонном заводе, братья ночами танцевали с девчонками в ночных клубах Лас-Вегаса, пили виски с содовой, а утром, с восьми, свежие как роса луговая, крутили фарш в Зарайском мясокомбинате для самой дорогой колбасы на свете с вином между мясом и салом. Как они перемещались в пространстве, не тратя на это и секунды – знали только те потусторонние обитатели вселенной, кто давно уже выбрал семью Короля Норвегии Алексея Викторовича Лысого – Олафа Пятого, да и не её, похоже, одну, для своих забав и экспериментов. И чего они навытворяют с фантазией неземной и задумками неведомыми – никакой дурак не догадается. Потому и Ванька не знал. Жил себе ровненько в трёх или больше измерениях и во лбу не чесал по этому неосязаемому поводу. Как и вся семья, кстати.