от скупых отчужденных могил
и ягнят оробевшего стада.
Падал снег изначально с небес
и под влажною тягой покрова
все теряло физический вес
и держалось лишь тяжестью слова.
Мы стояли, обнявшись во сне,
в забытьи, ощущая, чьи пальцы
на зрачках, и в какой тишине
обретают надежду скитальцы
галактических стран. Из прорех
в небесах на забытое стадо
падал снег, падал низ, падал верх
и листва недоступного сада.
Он заблудился в двух шагах от сна
но шел из города. За ним летели
на рванных крыльях спящая жена
и чуткое дыхание метели.
Но не догнали, сникли, разбрелись,
и вкось метнулась скользкая дорога,
и снежная растрепанная высь
мрачнела и тревожилась немного.
И было так уютно в небесах
душе заблудшей, что сгибался гулко
колючий ветер на его глазах
и затихал в сугробах переулка.
И не было уже пути назад,
все занесло, и звезды одолели
блуждавший тесный воспаленный взгляд,
густую боль в застывшем звонком теле.
Долог путь от заката к невесте
беглых снов, но собрались опять
в старом доме на проклятом месте
покаянные письма читать.
Молодые и страстные годы
пробежали, а люди стоят
на часах у порога свободы,
но молчат и дрожат невпопад.
И с другой стороны сторожат
душный мир, гиблый мор, липкий глад,
чуешь тесный нацеленный взгляд,
заклейменный отверженный брат.
И тебя, и меня сторожат,
и родных, и чужих – всех подряд,
и давно испоганили сад,
но стоят у заплеванных врат.
Не войдешь и не выйдешь – не надо
раздавать по кускам благодать.
У решетки запретного сада
безнадежно безгрешно стоять.
А невеста уже на пороге
беглых снов и струится в ночи.
Оставайтесь светлы и убоги,
а в саду пусть чадят палачи.
Чуешь, снова они сторожат
зачумленный удушливый смрад,
и кричат, и гремят, и грозят
повернуть наше время назад.
Густая капелька стекала по уклону,
по желобу, по чешуе скользящих мрачных рыб,
чей взгляд окостенел, припал, приник, прилип
к расширенным зрачкам. Прислушиваюсь к звону,
к гудению в ушах на рванной грани слуха.
Присматриваюсь к сваре настырных рослых ос,
но мой растущий взор к изнанке глаз прирос,
и оторвать его мне не хватает духа.
Ставрида, скумбрия, бычки и простипома
в томатном соусе и собственном соку
так хороши, что я стремглав бегу
к наполненным сетям. И щурюсь незнакомо
на серебристый вой, что тоньше визга мухи,
беззвучны голоса, лишь приоткрыты рты,
и проявляются подспудные черты
и водяные сморщенные духи.
Увидеть все как есть – нелегкая задача,
не каждому дано не всуе, не вчерне,
мурашки разглядеть на собственной спине
и настоящий мир прозреть смеясь и плача.
Густая капелька стекала понемногу
и замерла на миг в расширенных зрачках,