За четыре часа, которые оставались у меня до встречи в «Татавле», я успел выяснить у Мюмтаза-бея последние новости, убедить прокурора продлить срок задержания подозреваемых до понедельника, потом съездил домой, побрился и переоделся. Евгения уделяла внешнему виду большое внимание, особенно за ужином. Она считала это проявлением элементарной вежливости к окружающим. Если бы мне не удалось заскочить домой, пришлось бы поехать в магазин купить что-нибудь из одежды, а потом наведаться в парикмахерскую, чтобы привести себя в порядок. Но мне повезло; проделав все необходимое, я запрыгнул в машину и отправился в «Татавлу». Умудрился даже заскочить на площадь Таксим за цветами. Убийцы еще не вышли на охоту. Мне ужасно хотелось, чтобы они взяли выходной, но я понимал, что мечтать об этом бессмысленно. Предупредив Али, что буду на связи, я велел ему держать меня в курсе всех новостей.
В мейхане, освещаемом тусклыми лучами заходящего солнца, никого не было — ни посетителей, ни официантов, ни даже кого-то из подсобного персонала. Между пустыми столиками разгуливала мелодия грустной песни:
«На горизонте вечера
я с солнцем попрощаюсь.
Отсюда нет пути назад.
И я не возвращаюсь…
Спасибо жизни за этот миг
и за последний вечер,
Пройди, как хочется тебе,
Я знаю — ты не вечна…»
Слова Яхьи Кемаля, музыка Мюнира Нуреттина — исполняет не кто-нибудь, а сама Мюзейен Сенар. Эта песня подчеркивала бренность клонившегося к закату дня. Евгения обожала такие унылые песни. Куда же она сама запропастилась? Возможно, собрала всех где-нибудь и дает им наставления.
Я решил пойти на кухню и тут заметил сидящую у окна женщину, взгляд которой был устремлен в сад. Лучи предзакатного солнца били мне прямо в глаза, поэтому я не мог разобрать, кто это. На ней было зеленоватое, почти цвета хаки платье, а сверху — что-то коричневое. Волосы мягко ниспадали на плечи. Сначала я не понял, кто это: то ли одна из работниц, то ли кто-то из посетителей пораньше пришел. Она почувствовала, что на нее смотрят, и обернулась. И я тут же понял, что это она, моя вторая половина, единственная женщина, которая может примирить меня с жизнью, одна из самых прекрасных женщин Стамбула, доставшаяся мне в наследство от покинувших его римлян… Моя Евгения…
— Привет, Невзат, — произнесла она и встала. На ее губах была теплая и ласковая, как закатное солнце, улыбка. — Ты сказал, что приедешь пораньше, а я тебе ни секунды не верила. Я так рада, что ты здесь. — Платье подчеркивало красоту ее зеленоватых глаз. Она надела изящные янтарные бусы и серьги, которые ей очень шли. Я протянул розы: алые цветы пробуждают в человеке радость жизни. Появившийся на ее щеках румянец был того же оттенка.