А впрочем, подумал Борис, истории известны люди, которые долгое время жили на необитаемых островах и даже прославились благодаря этому, не говоря уже о том, что избежали более страшной участи.
Робинзон Крузо, например. Вернее, его прототип Александр Селкирк, седьмой сын шотландского сапожника, ставший моряком и высаженный за какую-то провинность капитаном корабля на одном из безлюдных островов Хуана Фернандеса у берегов Чили. Он прожил на острове более четырех лет, пока его не подобрало судно научной экспедиции, изучающей Южные моря. Никто бы не знал о нем, не случись этого происшествия, которое привлекло внимание английского писателя Даниеля Дефо.
Но был еще император Наполеон Бонапарт, который прекрасно мог бы прожить без славы островитянина. Завоевав и потеряв Европу после поражения в «битве народов» под Лейпцигом, он был сослан английским правительством на остров Эльба, бежал, вновь занял французский трон, чтобы испытать горечь Ватерлоо и провести последние шесть лет своей жизни на острове Святой Элены. «Это хуже, чем железная клетка Тамерлана!» – сказал узник, сопровожденный на крошечный островок эскортом из девяти кораблей с тремя тысячами солдат на борту под предводительством британского адмирала Джорджа Эльфинстона Кейта.
– Я бы мог сказать то же самое, – дойдя в своих размышлениях до этого исторического момента, вслух произнес Борис. – И чем же я не Наполеон? Остров, одиночество, мечты, обернувшиеся разочарованием… Надо только решить, за какой из островов, ставших тюрьмой для французского императора, я буду считать Эйлин Мор – за Эльбу или Святую Элену? Разница принципиальная. На Эльбе он еще считался императором, пусть и низложенным. На Святой Елене это был уже узник, лишенный всех прав, состояния, семьи и даже надежды.
Вопрос был чрезвычайно интересный, в чем-то даже философский, и Борис начал разбирать его со всех сторон. Увлеченный своими мыслями, он не заметил, как поднялся на вершину холма, о котором ему говорила Скотти. Очнулся он только после того, как споткнулся об огромный кусок скалы, который, казалось, был сдвинут со своего привычного места рукой неведомого великана, о чем свидетельствовала глубокая, заросшая чахлой травой борозда, протянувшаяся за ним более чем на метр.
Борис потер ушибленную ногу и огляделся. Остров ничуть не изменился при взгляде на него сверху. Это был все тот же продолговатый, выступающий из моря камень причудливой формы, над которым низко зависли хмурые рваные тучи. Оживлял его только пульсирующий свет маяка. Не будь его, остров казался бы, да и был в действительности, мертвым. Он влачил бы бесцельное существование, не нужный никому и не пригодный ни на что. Маяк был душой Эйлин Мора. И от него, Бориса, зависело, чтобы он продолжал светить, указывая путь кораблям. Борис почувствовал себя творцом, которому предстояло вдохнуть живую душу в бездыханную плоть. И он вдруг понял, что никуда не сбежит с этого острова. Маяк, одухотворявший безжизненный Эйлин Мор, неожиданно стал и для него, Бориса, символом духовной, имеющей смысл и цель, жизни.