Так он продвигался всё дальше, петляя по незнакомым посадкам, между деревьев без листвы, реденьких кустарников и густых буреломов, оставленных попаданием снарядов, а кое-где проходом техники, ломившейся здесь когда-то сквозь лесополосу. Вот здесь, похоже, раньше танк прошёл, тут БМП, там, понятно, несколько снарядов легло.
Ноги в новеньких берцах ступали по палой листве, хрустели мелкими ветками, и вот одна вдруг потащила за собой тонкую проволоку. Зло хлопнул запал гранаты, Андрей быстро залег, прижавшись к земле всем телом и головой, и озираясь одними глазами. Три секунды падали в вечность бесконечно долго! Если она, граната, может быть, где-то на земле, за каким-нибудь бугорком, может и пронесёт? Но нет, вот он видит её в ветвях, у себя над головой.
– Господи, помилуй меня грешного!
VIII
Петя отдыхал после очередного караула, удобно расположившись в плетёном кресле на крыльце здания бывшего клуба. У ног его, словно верный пес, стоял, опираясь на разложенные сошки, полюбившейся уже ему ПКМ. Петя наблюдал за работой «роботов», копавших теперь окоп, – двоих только что привезли из села, пойманных за какое-то мелкое хулиганство. Дядя Женя с двумя бойцами специально ездил за ними на «Уазике», откликнувшись на жалобы гражданских, регулярно обращавшихся за решением проблем с мелкой преступностью к ним, поскольку обращаться было больше некуда – с началом войны бывшая милиция, по большей части, разбежалась или вступила в ряды ополчения. Третьим «роботом» был старый знакомый – Худой – вернувшийся в этот статус после самовольного оставления поста. Под глазом у него красовался огромный синяк – результат воспитательной беседы с ним командира. Тот сначала пытался объяснять Худому что-то про «преступление против воинской службы», вспоминал свою срочную службу ещё в советской армии. Худой, однако, не хотел признавать себя виновным, пытался по обыкновению юлить, что ещё больше возбуждало командирский гнев. Гнев прорвался наружу после совсем уж неудачной фразы Худого «командир, ну чего ты чудишь?».
– Видишь, братан, – подошел Худой к Пете, – вот и волыну отняли, пока спал после караула. Понимаешь?
Петя молча протянул ему сигарету, зная, что он её сейчас попросит. Пете не хотелось ругать его, хотя он и не находил поступок командира несправедливым.
– Ты только, Шварц, старого кента не забываешь! – говорил Худой, присаживаясь рядом на корточки, – как думаешь, возьмут меня обратно? Волыну вернут?
– Откуда ж я знаю? Посмотрим.
– Ну, ты за меня замолви словечко! Мы ж кенты, да?
– Да что от моего словечка изменится? Это же армия, здесь командир всё решает. Он человек бывалый, советской закалки, а ты так… нарушаешь…