“Ты придешь туда всего на день, а потом исполнишь то, о чем мы говорили,” – так Эрику напутствовала Таби, чернокожая женщина с золотозубой улыбкой. Она не была милой, но вовсю старалась ею казаться, и Эрика испытывала к ней какую-то стыдливую любовь, но лишь потому, что хотела кого-то любить, а в Вавилонах любить больше было некого.
“Хочу повидаться с родителями” – сказала Эрика, надевая на ноги тяжелые ботинки.
Таби курила и смотрела на девочку сквозь сизый дым.
“Хочешь спросить, почему они не приехали за тобой?”
Эрика знала, что родители ее предали, но ей хотелось в последний раз посмотреть на отца и мать, и раз и навсегда получить ответы.
“Я просто хочу их увидеть”
“Милая девочка, как же мне всех вас жаль…”
Табита не знала жалости – бралась за скальпель и резала детей, как собак, ради каких-то странных экспериментов. Но Эрика все равно обняла ее и отправилась в путь.
Песчаный квартал за годы ее отсутствия еще больше засыпало песком. Огромный, он окончательно обезлюдел – на улицах бегали только тощие шавки, а в окнах домов больше не загорался свет. Но люди здесь были – Эрика чувствовала их присутствие. Они смотрели на нее из темноты подвалов и через щели треснувших оконных рам. Но не решались подойти или напасть. Двенадцать лет назад Европейский Альянс начал наращивать свое присутствие в Резервации и к моменту, когда Эрика вошла в квартал, миротворцев на броне тут было больше, чем местных жителей.
Так уж случилось, что Крамер в тот день тоже был тут – черный и худой, как сгоревшая спичка, он трясся от ломки в одном из развалившихся зданий. Пару часов назад по улице проходили патрули миротворцев, которые окопались где-то за углом на своей чертовой броне и перекрыли Крамеру пути отступления. Его доза, за которую он отдал последние деньги, была спрятана ровно в том месте, где устроились на обед чертовы военные говнюки. Песчаный квартал официально считался зоной боевых действий и любого человека без нашивок Альянса тут нещадно стреляли. Поэтому Крамер, истекая потом, катался по бетонному полу, обхватив руками колени и стонал сквозь плотно сжатые зубы. Его ломало, но не настолько, чтобы голышом выскочить на ружья Альянса. Рано или поздно, Крамер знал это, миротворцы двинутся дальше на своей броне, и он сможет забрать то, ради чего приплелся в эту часть Песчаного квартала.
Эрика не нашла своего дома, как обычно это бывает в сказках – заблудилась среди одинаковых зданий, заваленных песком. Она долго плутала под палящим солнцем, но так и не сумела отыскать то место, которое еще теплилось в ее памяти угасающим угольком. Ей было слишком мало лет тогда, когда ее забрали Чистые и увезли в свои страшные Вавилоны. Они стерли из ее памяти почти все, что было у нее в другой, детской жизни. Она не помнила лиц родителей, не помнила друзей и своих любимых игрушек. Она даже не знала – было ли все это у нее на самом деле или все это ей однажды приснилось, когда она спала крепким сном после операции и наркоза. Ее всю, без остатка, заполнили Вавилоны – сгустки чего-то темного и холодного, где не было ничего, кроме гула и свиста поездов. Это было ее памятью, как, по сути, было ей самой. Она принадлежала Чистым и люди вроде Табиты всегда внушали ей именно это – шестилетнему ребенку, растерянному оттого, что ее предали собственные родители. И, конечно же, она верила Чистым, и верила до сих пор, потому и пришла сюда, чтобы выполнить свой долг и стать первой из многих, пытавшихся, но так и не достигших цели. В ней не осталось ничего от ребенка и все же Эрика расстроилась, что так и не сумела отыскать родительский дом и их самих. А потом она наткнулась на броню миротворцев за углом.