–У него остались сестренка и безногая мать-инвалид, – сказал Гвоздь. – Рыжий им помогал, как мог.
-Мне жаль, – ответил Маккензи. – А теперь возьми его за руки, и давай уже оттащим труп в мастерскую.
–Ладно, – вздохнул Гвоздь. Он наклонился и схватил Рыжего за бледные запястья. -Господи… Блядь… такой холодный…
–Давай, не раскисай, – подбодрил Маккензи и они поволокли Рыжего к двери, оставляя кровавую полосу на дощатом полу. В свете раскачивающейся керосинки кровь эта казалась черной. А за стенами бушевала стихия – выла и ломилась в двери, как обезумевшая тварь. И, казалось, не было ничего вокруг, кроме этого домика и этой тусклой керосинки под потолком.
Они затащили труп в темноту мастерской и бросили подальше от входа. Маккензи осмотрел кровавый след на полу:
–Нужно смыть кровь.
–Хочешь встретить этих отморозков прямо здесь? – спросил запыхавшийся Гвоздь.
– Не хочу, но они могут заявиться в любой момент. И если они не увидят всего этого говна на полу, ты сможешь им сказать, что Рыжий просто ушел.
–Думаешь, они поверят, что Рыжий поперся куда-то в такую бурю?
Маккензи пожал плечами:
–В любом случае, это даст нам несколько минут форы. Проживешь чуть дольше.
Гвоздь зло посмотрел на Маккензи и фыркнул, так ничего и не сказав. Вытащил из-под стола пластиковое ведро с тряпкой и пошел к канистре с водой. А потом молча опустился на колени и принялся оттирать кровавый след. Вода пенилась и становилась розовой, как будто на пол пролили шипучее вино. А Гвоздь все тёр и тёр эту кровь, зло раздувая ноздри, и дреды с его головы болтались во все стороны. Вся его беззаботная жизнь катилась к чертям, и он это прекрасно понимал. Не будет больше халявного пива и электричества по часам. Не будет, вообще, ничего и может быть его вовсе пристрелят и свалят к трупам в собственной мастерской, вместе с Рыжим и тушей этого борова-полицейского. Он думал об этом, остервенело оттирая кровь, жалея о том, что пустил этого легавого к себе на порог.
Гвоздю не удалось связаться с Чистыми и это не сулило ничего хорошего. Час назад, в самый разгар бури, Гвоздь достал свой древний радиоприёмник, перемотанный синей изолентой, настроил его на нужную частоту и около часа пытался связаться хоть с кем-то. Но буря за окном рвала все каналы связи и вместо слов в рации гудел белый шум. Гвоздь, как будто молился, стоя на коленях – говорил и говорил что-то в безмолвную пустоту. А бог молчал – быть может просто не хотел отвечать, а может его никогда и не существовало за этой шумящей пеленой. Был просто шум, ширма, за которой не скрывалось даже жалкого фокусника с его шарлатанскими трюками. И все надежды, все слова и просьбы, просто растворялись в этой пустоте, становясь ничем, частью этой шумящей пустоты.