– Бог с тобой, мил человек. Меня Иваном звать. Ты только не стреляй. Всё сделаю как скажешь. – глядя в глаза Афанасию вкрадчиво заговорил каторжник и сделал осторожный шаг вперёд. – Всё что скажешь. Не стреляй только. Я же не убийца какой. Вишь, за кражу срок дали. Меня мать…
Грохот выстрела оборвал речь беглеца. Стая уток взметнулась из камышовых зарослей. Эхо разнеслось по болоту. Иван со стоном упал, схватившись за живот.
– С-с-сучий сын… За что? – простонал он.
Пёс гавкнул, беспокойно глянул на хозяина и закружился на месте. Афанасий молча погладил пса по голове, присел рядом. Достал трубку, кисет, огниво. Набил табаком, закурил.
– Что ж ты делаешь? За что? – раненный истекал кровью и корчился от боли, а старый охотник глядел на него, курил и молчал. Затем, заговорил так спокойно, словно со старым знакомым завёл беседу:
“Был у меня сосед – Еким. Хороший мужик. Добрый. Ни разу не отказывал мне в помощи. Не сказать, чтоб мы уж очень дружили, но я его всё одно, уважал. Чай, сосед ведь. На десять верст, единственный хутор его, акромя нашего. А сердце у его было, что кроличий пух мягкое. И глаза, такие… как у ребенка. Иной раз, глянет, ласково так, и на душе теплеет.
Ну так вот, случилось, года четыре тому, пошел Еким на охоту. По уточку, да по куропатку. Да повстречал в перелеске двоих мужичков. Навроде тебя, оборванцев. Они ему значит: не губи, мол, братец. Пособи Христа ради! Все мы – божьи дети. Гнус на болотах заел. Вертухаи всю спину плетьми исполосовали. Срок тянуть уже никакой мочи нету!
Ну Еким – сердце мягкое. Сжалился над ими. К себе на хутор отвёл. Накормил. Харчей в дорогу дал. На беду, у него дома жинка была, да дочка малая…
Видать, что-то они там не поделили. Не надобно семи пядей во лбу, чтоб понять, чего этим скотам захотелось. А? По глазам твоим вижу, что и ты понял. Ну так вот. С соседом моим эти стервецы разделались, а затем баб…
В общем. Решили эти убогие терем екимов спалить, как дела свои гнусные кончили. Сын мой их увидал. Сразу ко мне побежал. Я за ружьё. Бегом к Екиму. По дороге молюсь, лишь бы успеть. Лишь бы живы были соседи.
Да только молитвами-то делу не поможешь. Да…”
Афанасий помолчал. Слышно было только, как скрипнули сжатые зубы. Трубка его едва дымила. Охотник поглядел на неё, и отложил в сторону. Затем продолжил.
“Прибёг я – глядь, они уж огонь развели. Лошадь с конюшни выводят, паскудники. Ну, прицелился я… Одного на месте убил. Второй успел ещё шагов двадцать пробечь.
Я в терем к соседу. Там всё в крови. Еким, чуть живой, над дочкою рыдает. Рассказал мне всё. Как есть рассказал. Под вечер только полицмейстер приехал. Справлялся: не видали ли мы беглых с каторги. Нас с Екимом потом в город на допрос таскали. Жену его и дочку мы схоронили. Царствие небесное. А Екимушка… Сердце у него шибко доброе было. Сердце-то… ”