– Какая вам печаль, откуда? – огрызаюсь, сидя в снегу.
– Отвечай на вопрос! – мне в грудь снова упирается ствол винтовки, и взгляд мужчины не обещает ничего хорошего.
– Из Питера я.
– Врёшь, такого города не существует.
– Очень смешно.
В это самое мгновение телефон срабатывает как будильник, и вся дюжина мужиков отпрыгивает от меня.
– Это просто телефон, чего так пугаться, – достаю из кармана сотовый и выключаю будильник, внезапно осознавая, что в пещере была летняя полночь, а теперь же с хмурого серого неба на меня медленно падают снежинки. – Хрень какая-то происходит.
Сейчас же лето, а не зима, и в тонком сарафане становится уже ощутимо холодно. Прикладом винтовки из моих рук выбивают мобильник, а меня в одно мгновение усаживают голой задницей в сугроб.
– Да вы чё творите?!
– Поднимите её и отведите в мой шатер, – здоровяк, который выспрашивал, кто я такая, разворачивается и уходит, а меня подхватывают под руки и резко ставят на ноги.
Меня провожают на небольшую поляну, на которой стоят несколько палаток. Хотя, видимо, у этих они называются шатрами.
Нереальность всего происходящего рождает во мне истерический смех. Эти, поди, тут и на лошадях ездят, вместо железных коней. Не удержавшись, хихикаю.
– А у вас отличная реконструкция. Какой год изображаете?
– Что такое реконструкция?
– Слушайте, ну это уже, правда, не смешно. Вас же снимают? Это реалити-шоу какое-то? Ау! Продюсеры?
– Похоже, она юродивая совсем, – замечает один из моих охранников, вталкивая меня в палатку главнюка.
– Ничего, быстро вылечится.
– Сами вы юродивые, – ещё громче начинаю смеяться. – И игра ваша юродивая.
– Может, показать её Татьяне?
– Позже, сначала оденьте, чтобы не шастала голая по лагерю, – бородатый отворачивается от меня и выходит из палатки.
Внутри это сооружение трудно назвать палаткой. Огромный стол посередине укрыт различными картами, и при ближайшем рассмотрении понимаю, что это выделанная кожа. По всему периметру горят масляные лампы, создавая специфический запах в этом месте. У выхода стоят двое в такой же одежде ужасного коричневого цвета. А тот, который обозвал меня, возвращается и кидает на поверхность, служащую, видимо, кроватью, такого же цвета тряпки.
– Я это, – делаю акцент на последнем слове и киваю на скудную горку “одежды”, – не надену.
– Тогда останешься, в чем мать родила! – он делает два шага ко мне и срывает с оглушительным треском с меня сарафан.
– Да ты совсем охренел! Не расплатишься за это платье!
– Закрой рот, янхан! 3
– Не знаю, что ты сказал, но прозвучало это достаточно оскорбительно.