Сошлись две знаменитости, конечно, на почве женщин. Оба они были ходоки, каких мало, и угораздило их одновременно влюбиться в одну черноглазую (тайная слабость Кощея) и широкобедрую (тайная слабость Пикассо) гризетку. Гризетка, как положено девушке весьма неопределенных занятий и весьма определенного поведения, ни одному из них взаимностью не ответила, изменяла им напропалую (и не только друг с другом, как можно было бы подумать, а и еще с каким-то кудрявым официантом и апашем-поклонником бриолина и опасных бритв) и в конце концов обоих бросила. Вот тут-то они и сошлись. Пикассо пережил потерю, написав портрет гризетки с папироской в зубах (оригинал не дошел до потомков), а Кощей вообще не переживал и тут же увлекся одной весьма известной тогда актрисой Фоли-Бержер (оригинал, естественно, не дожил до наших дней, но если вас интересует, похожа она была на Фанни Ардан в молодости).
В общем, много было выпито вместе красного дешевого вина и зеленого дешевого абсента (напитками одолжался в окрестных кабачках художник), много было выкурено дорогого табака (табак поставлял, естественно, колдун), не раз были сбиты ноги в долгих прогулках и стерты языки в долгих разговорах, как однажды Пикассо сказал:
– Послушай, старый черт! А давай я тебя напишу!
И Кощей согласился.
Не знаю, уж что он там себе представлял, но, увидев картину, был потрясен до невозможности. Разительное сходство, отразившее и его острый ум, и его недюженную магическую силу, и его юридические способности, и его коварство, и его простодушие, так потрясло царя тридесятого, что в тот же день навел он на художника сильнейшие чары, так что тот полностью забыл о четырехлетней дружбе, и смылся из Парижа, подарив предварительно своей актриске уютную квартирку в районе Больших Бульваров.
А картину зачарованный Пикассо назвал "Столик". Она сохранилась. Причем сохранилась в двух вариантах: один, подлинный, висит в кабинете Кощея посреди пасторалей Ватто и голландских натюрмортов, а другой, совершенно ничем, до единого мазка, от нее не отличающийся, но все же поддельный – в одной из музейных коллекций.
Случай
семнадцатый
. Тонкая причина
Разговорилась я как-то с котом Баюном о том, почему у Кощея своих детей нет. В самом деле, при таком многообразии любовных приключений во всех частях света – и ни одного бастарда!
Во время моих удивленных излияний кот мирно посасывал трубочку, качаясь на цепи. Неутомимый страж тридесятого утверждал, что согласно Трудовому Кодексу (хотя любому ясно, что никакого такого кодекса в царстве кощеевом и быть не может) ему полагается перерыв не менее часа после каждых четырех часов хождения налево и направо. Вот, значит, в такой перерыв ему также полагается трубочка с – вы только ничего не подумайте – с обычным табачком. И привилегия эта закреплена в договоре, который он много-много лет назад заключил с властелином тридесятого. Так что он в своем праве поболтать немного с милой гостьей. Тут уж я зарделась и застеснялась, но не забыла, зачем пришла к Баюну и продолжала гнуть свою линию.