- Это почемуй-то?! - воскликнула Зинаида и бросила надменный взгляд на Викторию, но тут же покраснела, потупилась, и нервно теребя складки импровизированной скатерти, пробурчала себе под нос: - Я тоже женщина. У меня уже дочке шесть лет. Осенью в школу пойдет. Мне самой двадцать пять уже
- Бабы настоящими женщинами становятся годам к сорока, когда толк в жизни начинают понимать. - Махнула на неё небрежно Галина Арнольдовна. - Ты пока поработай на свое будущее, так чтоб не мельтешить опосля. А тебе Вика от женского счастья бежать грех, я скажу, грех...
Но Виктория никак не отреагировала на её слова, она подошла к окну и, разглядывая стоящий на спущенных шинах Мишкин серебристый Ситроен покрытый снежной шапкой, спросила не оборачиваясь:
- А что же было потом с вашим Колькой?
- А что таких случаях бывает - то и было. Парень он был отзывчивый веселый балагур, компанейский, дом у нас был - полная чаша, особенно как в Москву перебрались, дачу отстроили... Спился он. Жалко было расставаться. И я его любила, и Яшка мой в нем души не чаял, но ничего поделать не смогли, совсем другим человеком стал - лживым, злостным каким-то, подлым и глупым. Противно жить стало. А у него что - загул, за загулом, так загулял однажды и у другой бабы оказался. Она тоже алкоголичка была вот и сошлися. При разводе мне с Яшкой квартира осталась. Ему дача отошла. Вот он с молодой женой на даче-то и сгорел вместе с домом. Через пол года, как разошлись мы. Не жить ему видно было без меня. Он мне часто говорил: "Галчонок, ты мой, царица моя - не жить мне без тебя". Так и сталось. Дурак, он дурак!..
- Да... печальный конец у счастливой истории. - Вздохнула Виктория, продолжая смотреть в окно. За окном шел снегопад.
- Да что вы, девки! У всех счастливых историй печальный конец. Но если его бояться, то вообще ничего не будет. Главное, чтобы сама история счастливая была.
ГЛАВА 15.
Это бабы умеют рассказывать долго и красиво свои любовные истории, вздохнул бомж Потап и закурил дорогую сигарету "Парламент". - А у нас, мужиков, знаешь как - все просто: Пришел, увидел, победил.
Он сидел на Гоголевском бульваре рядом с вальяжно распахнувшим свою дорогую кожаную куртку на меху Вадимом и пил пиво. Неподалеку, возле Фонда Культуры, Вадима ждала машина с водителем, но Вадим не спешил.
- А кто ж тебе насплетничал, что мы были любовниками? Не бойся, я тебя, брат, не выдам.
- А я и не боюсь. Михайлов-Шуйский.
- Ох, братец, давно это было. Давно. Михайлов-Шуйский тогда ещё у Зачатьевского монастыря в вагончике не жил и сторожем не работал, хотя, как и сейчас пил, но бутылки не сдавал, а имел свою четырех комнатную квартиру, малевал чего-то там упорно и выставлялся раз даже с "двадцаткой". Иностранцы покупали его коллажи из старых газет, и хорошо платили, а я тогда был детским писателем. Меня переводили неплохо на языки, хотя и не народов мира, но севера и Кавказа. Я был тогда уже мэтр в кругу молодежи. Мне тогда было сорок, им - по двадцать, двадцать пять... Хорошо, я тебе скажу, брат, чувствовать себя мэтром. И похож я был на французского щеголя, и одевался франтом. Все отлично было, по высшей планке. Я ещё и спортсменом был - велосипедистом, правда, к тому времени лет десять как не выступал на соревнованиях - но спортивная жилка ещё не иссякла. Только пил я уже тогда. Не особо, конечно, а как все в те годы в среде диссидентов и художников, а крутился я и с теми и с другими, ещё в доме Литераторов, Журналистов сидел... оттого и выходило чуть чаще, чем другие. И каждое утро клялся себе - завяжу. Да как-то не завязывал. Чего-то мне не хватало. Воли, конечно, брат, воли. А я решил тогда, что любви. И все когда приходил на сборище все думал: "вот она!.." Короче, баб у меня хватало. Сам понимаешь - мэтр! Вечер обработки - ночь уже со мной. Но все не то было. Нет, не подумай, и любил я их, и жизнь пытался совместную строить со всякими, но не получалось. А когда она пришла на годовщину смерти Володи Губанова, был такой поэт, ну да ты уже не знаешь... А жаль. Ей тогда где-то около двадцати пяти было, а больше пятнадцати не выглядела. Девочка, светленькая такая, непорочная...