По утрам я слышал, как они пробуждаются. Сначала Митя шибуршится и потихоньку вылезает через окно в сад, сбегаются дети, начинается интересная жизнь каких-нибудь индейцев, потом пробуждается она и выходит на крыльцо, ставит шезлонг на солнце перед домом и дремлет ещё где-то пол часа, обычно в купальнике и накинутом на плечи овчинном тулупе. Ранним утром там сыро было. Зелени много. Потом начинает готовить завтрак в пристроенной к веранде кухоньке, созывает детей, кто остается на завтрак, кто нет, но чаще оставались деревенские мальчишки, потому что не остаться было невозможно хотя бы из любопытства:
- А что сегодня на завтрак? - спрашивал кто-нибудь из детей.
- Овсянка, сер, любимая каша принца Уэльского, который... - и далее, брат, - целая история Английской короны. Но это покажется просто, не могу вспомнить все в подробностях, брат, но я слушал с замиранием сердца её сказки на тему мировой истории и даже завидовал детям, ни с кем она больше так не фантазировала, и даже хотел записать, сделать книгу, что ли... Но...
- Короче - застукал тебя муж. - Усмехнулся Вадим.
- Зачем же так пошло, брат? Оскорбляешь.
- Холодно уже. Ладно, пошли в кафе. - поежился Вадим.
- Не одет я как-то.
- Ничего. Ничего. Пойдем. За честь им будет писателя принять.
- Так что же там дальше было? - спросил Вадим, когда в стеклянном кафе у метро Кропоткинской им накрыли стол и они выпили по первой рюмке водки.
Потап, казалось, уже забыл - о чем рассказывал, но машинально налив себе вторую рюмку и, выпив, продолжил:
- Короче, брат, однажды я взял и посмотрел - что она там рисует. Рисовала она обычно классно. Но эта картина была вся как будто прозрачная: - сумерки, высокая трава, дальний горизонт, а по небу плывут двое, словно два облака - он и она. Я сразу понял, что он - это я. Мои пропорции. А она, конечно же - она. Но то, что я тебе описал, покажется ерундой, обыкновенным женским романтизмом. Только все равно, послушай - она летела легко, чуть вверх, хотя и ниже меня, но чуть впереди. И не тянула ко мне руку, и видно было, я не знаю, как тебе объяснить, что руку ей тянуть трудно, что это её затормозит, если она это сделает. Он... - то есть - я, руки тоже за ней не тянет, а плывет-летит просто чуть-чуть сзади, и хотя он как бы сверху, но чувствовалось, что он тяжелее, что он, едва её тело уйдет вперед, он рухнет на землю. Она - как бы черта. Хотя он, заметь, за неё не держится, но тянется за ней. Вот так-то, брат. - Потоп глубоко затянулся дымом сигареты, - Я сразу все понял. Если ты не понял, то я тебе скажу - так и случилось. Он решил ухватиться за нее. Она рванула вперед и вверх. И он упал. И вот-с... - он опрокинул в себя ещё одну рюмку и запихнул в беззубый рот бутерброд с черной икрой и принялся перекатывать образовавшийся ком с щеки на щеку.