– Тута я, тут, чего вопишь? – недовольно пробурчала она. – Надо ж, на своих ногах идет! – открывая решетку, удивленно поцокала губами. – Заходи, девка, на синяки посмотрю…
– Нараза, не забывай, что ты служишь своему хасту!
– Да как забыть-то? – отмахнулась от него, затащила меня внутрь и вновь закрыла дверь, щелкнув массивным замком. – Не смогу я забыть, всегда буду помнить!
Сат недовольно фыркнул и ушел.
Мы отошли немного, и она остановилась, почти довольно меня разглядывая:
– А ты живая, смогла, значит. Да и не тронутая почти. Что такого учудила? А, неважно это. Один раз у тебя получилось, второй не получится. Бежать вам надоть. Вчера слушала, вас воинам отдать хотят, как награду, так что, долго не проживете.
– Бежать, – повторила тихо. – У меня есть способ, но сработает ли…
– Пытайся! – отрезала почти грубо и снова двинулась вперед. – Ты мож и подольше проживешь, но девки твои уж больно хлипенькие. Про старух вообще молчу!
– Почему ты помогаешь?
Нет, я готова была поверить, что Нараза – добрейшее создание, которое помогает всем и каждому, но слишком уж она взялась меня опекать.
– Говорила ж уже, – отмахнулась она. – Знаю, что ты выбраться должна да спастись, иначе всем погибель придет. Мне степь редко чего говорит, но тут не смолчала… А еще ты на дочурку мою больно похожа, – эти слова прозвучали едва слышно, и я не была уверена, что они на самом деле предназначались мне, поэтому промолчала. – Так, сейчас возвращайся к себе и посиди-ка ты тихо до вечера, а то что-то шумно в стане, не удивлюсь, если опять воевать собрались.
Она довела меня до нашей комнатки и пошла дальше, больше ничего не сказав мне на прощание. Меня же уже ждали, сразу набросились с вопросами, переживая, как я смогла пережить эту ночь. Только Михарна молча подошла ко мне и крепко обняла. Может, я была не права, и стоило ей довериться? Ведь мы были дружны чуть ли не с рождения.
– Я в порядке, мне просто нужно немного отдохнуть, – солгала, но угрызений совести по этому поводу совсем не испытывала. Все теперь делалось не только ради меня, но и для них.
Полностью в покое меня не оставили, но больше не приставали, изредка косясь, как я снимаю артун, надеваю простое платье, морщусь, когда ткань дотрагивается до синяков. Я все делала преувеличено медленно, чтобы ни у кого даже мысли не возникло, что мне на самом деле больно и плохо. Зачем? Матерь степей, я не знаю! Но чувство, будто рядом был кто-то, стремящийся причинить мне зло, никак не отпускало.