– …характерно? – помог ей Калошин.
– Да-да, так. Я хотела её убрать, но он настоял, сказал: «Раз друг угостил, надо выпить».
– А бутылка сохранилась? – с надеждой спросил майор.
– Да, конечно, – женщина пошла на кухню, говоря: – я её помыла, пригодится в хозяйстве. Но если она вам нужна…
– Можете не нести, – расстроено махнул рукой Калошин. – У вашего мужа есть шёлковые сорочки?
– Шёлковые? – она удивленно посмотрела на майора. – Есть. Одна. Показать?
– Да, если это вас не затруднит. – Только взглянув, он увидел, что на голубой рубашке в синюю полоску были пришиты простые пуговицы.
– Муж одевал её всего лишь раз, на Первое Мая, – женщина аккуратно повесила сорочку на место.
– Какие сигареты курит ваш муж?
Ганна с ироничной улыбкой покачала головой:
– Вы как думаете, какие сигареты может курить бухгалтер с грошовой зарплатой?
– Я понимаю, но вопрос остается.
– Самые дешевые папиросы, иногда и самокрутки делает, – она достала из комода пачку папирос «Дымок», – вот то, что он курит.
Посидев ещё немного для приличия, Калошин ушел, пообещав придти ещё раз.
Моршанский ждал Калошина в отделении. Нетерпеливо стал расспрашивать про Черных.
– Я, Геннадий Евсеевич, признаться всю ночь думал над твоими словами. Как думаешь, это вагнеровский след?
– Я думаю, что в первую очередь надо исследовать анализы Черных. Карнаухову я уже дал задание. Он сейчас отправился в больницу «добывать материал для исследования», – повторил Калошин слова эксперта. – Доронин проверит Суслопарова, и если тот никакой бутылки Черных в карман не клал, то… – майор развел руками. Посмотрел на Воронцова – у того на лице явно читалась озабоченность.
– Что, Костя, у тебя опять приключилось?
– Лапшина умерла – мать Олега, убитого Чижовым паренька. Не выдержала всё-таки гибели сына. Мать у меня сильно расстроилась. Всю ночь сегодня не спала – Лапшина была её подругой, – Воронцов отвернулся к окну.
– У неё что, сердце? – участливо спросил Моршанский.
– Да она давно болела туберкулезом. Ослабла совсем. Конечно, сердце и не выдержало. Девчонка пятнадцатилетняя без матери осталась.
– Ладно, Костя, жизнь продолжается. Нам работать надо. У нас вон у Богдановых двое сирот теперь. – Калошин похлопал Воронцова по плечу. – У меня мысли вокруг этой Риммы крутятся, вернее, её прошлой жизни. Если убийство совершила всё-таки женщина, то след, скорее всего, лагерный. – Он присел на краешек стола. – Значит так: лагерь захватили немцы, многих расстреляли, всем остальным предложили сотрудничать. Кто-то согласился, кто-то нет. И вот те, кто не согласился, явно знают, кто, все-таки, пошел на сотрудничество. Отказавшихся увозят в Германию. У предательниц руки развязаны – свидетелей нет, и вряд ли, когда вернутся. Проходит время, и вот одна из тех, что увезли в Германию, встречает ту, что работала на немцев, а, может быть, и продолжает работать. Так какими же будут действия обоих? – Калошин вопросительно посмотрел на своих собеседников. – Вам не кажется, что при таком раскладе, все детали преступления ложатся точно в лузу. Трудно допустить, что преступница могла специально приехать в колхоз вслед за Богдановой, чтобы убить её. Проще сделать это в городе: мест для совершения преступления значительно больше, тогда и шансов, что труп быстро обнаружат – меньше. А здесь она заходит, не таясь, в овощехранилище. Почему? Да именно потому, что даже не предполагает встретить там Римму: шла-то она по своим делам. А увидев, сразу выходит. И идет не в деревню, а за хранилище, поняв, что Богданова её узнала, значит, может пойти следом, в чем и не ошиблась. И, когда та её нагоняет, у преступницы спонтанно рождается замысел убийства. Возможно, что они успели даже переговорить, судя по окурку. Ведь не станет же она, убив человека, спокойно раскуривать сигарету? Как вам такая картина? Кстати, надо точно определить, какие именно дела, кроме покупки продуктов, могли привести преступницу в деревню. Зачем она шла в овощехранилище? Ну, что думаете?