Из праха птаха в прах сошед
Какожды мы. И я, и ты, и коты
Коровы, гуси, пауки.
Собаки, леопарды и жуки.
И бабы, и мужики, и трава, и цветы.
Пельмени тоже умирают, когда в желудке исчезают.
Всё прах един, лишь Бог один. А когда два, тогда беда.
Зело то много для души, хоть во все стороны греши.
– Приканчивай, Секретарский, частушки разводить. Давай, как у немцев. Чтобы гремело и блистало. – сказал губернатор. – Пышноголовую Фелицу давай.
Против воли своего Мецената, пиит не пошел. Исправился.
– О, божья тварь. О, наш крылатый тигр.
Блистающий мечом, что тихо спит меж мирных ягодиц.
Днесь пал ты от неведомой руки.
В одежды черные оделись мы, луга, луна,
И овцы, и быки, и с ними прочие скоты.
Ах, сколько я смогу, готов я гнать мою нуду.
Не спорь. Глаголь мой алкоголь. На помин души ея.
Родимая пчела.
– Оставь, Секретарский. – губернатор вытер слезы. – Выжал досуха. Прощаться давайте. Подходи по одному.
Гайдуки осторожно сняли верхнюю крышку гроба. Все кланялись парчовым подушкам, на которых кирпичом были сложены пчелы. У губернатора был особый извращенный вкус.
– Какая прелесть. – заметила дама, шедшая впереди Гвендолина. – Сразу виден наш губернатор. Созидатель и бескорыстный творец.
– Щедра его рука. – согласился Гвендолин. – И милосердна к просящим.
Гвендолин заглянул в гроб, однако вместо кирпича он увидел выложенный пчелами кукиш. Гвендолин протер глаза. Кукиш шевелился.
– Какая прелесть. – всплеснула руками дама. – Мертвые, ну как живые.
Это было последнее, что удалось сказать ей членораздельно. Потревоженная пчела милости не ведает. На лужайке началось всеобщее смятение. Пчелы не пощадили даже губернатора. Неподалеку под грузной яблоней за происходящим наблюдал человек в красном плаще и фехтовальной маске, скрывающей лицо. Он быстро пересек сад. Прошел в пустой дом. В кабинете князя разбил стеклянный куб. Смахнул осколки с потрепанной кожаной треуголки. Реликвии Салтыкова. Именно в ней был губернатор , когда удостоился собственноручной зуботычины Петра Великого. Спустившись, человек в красном плаще, выскочил из окна на задний двор. Там его ждала привязанная к дереву лошадь.
Разнос Кулебякина.
Кулебякин дожидался вызова к губернатору, созерцая распухшие физиономии Секретарского и Гвендолина.
– Злючая какая пчела пошла нынче. – заметил Кулебякин. – Чинов не признает. Ромашка трехфунтовая лучшее средство от такой революционерки.
– Фто саха стах. – отозвался Секретарский.
– Я не силен в греческом, господин поэт. К соседским яблокам у меня всегда было больше способностей. Но ваше негодование я поддерживаю.