- Люда, это ты? Или это говорит один из тех внутренних голосов?..
- Я, любимый. Я. Hе твой ум, не твои фантазии...
- Что ты намерена делать?
- Я помогу тебе. Ты же любишь меня... И я тебя тоже люблю.
Мое тело вдруг одеревенело, перестало слушаться меня, как тогда, в ванной. Hоги ускорили шаг.
- Ты что задумала?
- Мы будем вместе. Ты сможешь опять увидеть меня...
- Hе понимаю.
- Ты никогда ничего не понимаешь.
- Стой! Подожди!
Мое тело, словно раненный медведь шатун неуклюже, ломая ветки деревьев, выбежало из рощи на тускло освещенную дорожку и, оступившись на бордюре, грузно упало на заснеженную дорогу. Затем поднялось и вновь кинулось к набережной.
Я вдруг все понял. Единственный раз в жизни я понял ее намерения.
- Ты сдурела! - заорал я в уме - Я не хочу! Господи! Люда, Люда! Ты же...
помнишь, ты говорила, что веришь в Бога, а сейчас... сейчас ты...
- Сейчас я знаю, что делаю. Тогда не знала. А сейчас - знаю.
Вдруг нога наступила на ледяную дорожку, раскатанную детьми, и, заскользив, повлекла за собой тело. Оно рухнуло, как манекен, ударившись затылком о лед. В голове что-то разбилось - глубокая, тяжелая боль внезапно заполнила череп, сдавив мозг. Я машинально схватился руками за голову - и тут понял, что Люда ушла. Я быстро поднялся и, хромая, побежал дальше в том же направлении, куда вела меня она.
Сердце в груди металось, мысли никак не хотели выстроиться хоть в какой-нибудь порядок. Я продолжал бежать; бежал, как мне кажется, потому, что это давало мне почувствовать себя в безопасности.
Бегу - убегаю - убежал - спасся.
Меня несли не столько какие-то соображения и планы, сколько дикий ужас и инстинкт самосохранения. Я бежал и оглядывался, продолжал бежать и продолжал оглядываться. Сбивал на своем пути тысячи парящих в воздухе снежинок, потел, вдыхал пар, вышедший из меня же и, оглянувшись в очередной раз, уверенно выбрасывал вперед ноги, столбами обрушивающиеся на дорогу.
- Господи, ведь Ты есть! Ты должен быть, Господи! Если есть она... Если она не умерла... То должен быть и Ты! Господи, Иисусе Христе, помилуй мя... Помилуй мя, Господи!
Быстро взглянув на черное небо в белых пятнах, я с разбега налетел на что-то мягкое и большое. Я попытался оттолкнуть препятствие, но оно схватило меня и начало трясти так, будто хотело, чтобы с меня посыпались спелые яблоки или груши.
- Помилуй мя, Господи - повторял я, как помешанный, пытаясь вырваться. - Помилуй... Ты же есть! Ты же есть...
- Андрей! Андрей! - я вдруг услышал тот самый голос, который, тихий и глубокий по своей природе, мог становиться раскатистым и беспрепятственно проникающим в затянутые плотной паутиной углы человеческой души. - Очнись! Приди в себя!