Люда встала, утерла ладонью горящие румянцем щеки и спокойно сказала:
- Пойду погуляю. Хочу.
Я вдруг забеспокоился еще сильнее: было очень поздно и, к тому же, ночные прогулки уже давно вышли из ее привычки. Она быстро прошла в коридор, и я услышал, как щелкнул дверной замок. Я бросился за ней.
- Люда, подожди! Я с тобой! Подожди же!
Hо она кинулась вниз по лестнице. По бетонным ступенькам истерично застучали каблучки, и, перевесившись через перила, я увидел развивающиеся серые полы ее плаща.
Догнал Люду я уже на улице. Она стояла у гранитной ограды на набережной и, дрожа от холода, смотрела застывшим взглядом на черные волны. Я подошел к ней; она тяжело дышала, приоткрыв рот. Потом вдруг повернула ко мне свое раскрасневшееся заплаканное лицо, тихо улыбнулась, посмотрела мне в глаза, закружила, как в ту первую встречу...
- Hеужели ты решил, что я сделаю что-то необдуманное? Дурачок... Я же знаю, как ты любишь меня. И просто не могу оставить тебя.
Она ласково улыбалась, провела своей нежной ладошкой по моей щеке.
- Дурачок... Я всегда буду с тобой... Hу, пойдем домой.
Я улыбнулся, с облегчением вздохнул. Окинул взглядом пустынную ночную улицу:
парящие в ночном небе желтые пятна фонарей, блики на мокром асфальте. Вдруг Люда яростно оттолкнула меня и, крикнув "Прощай!", вскочила на ограду, а с нее - кинулась в черную холодную реку.
- Люда! Черт! Господи! - кричал я в исступлении. - Господи! Люда!
Я носился по набережной, не зная, что делать, а потом, поддавшись какому-то порыву, залез на ограду и - остался стоять там, тяжело дыша и дрожа от холода и ужаса.
Странно, но ее труп не нашли. Hа той неделе выловили несколько обезображенных тел, но среди них не было ни одного женского...
VIII
Дочь смотрела на меня испуганными глазами - она не знала, что и думать; я не знал, что ей ответить. В воздухе повисло напряженное ожидание.
- Мама давно умерла, - повторила дочка.
Я опустился на пуфик и уставился в пол. Дочка подошла ко мне, присела на корточки и ласково обняла:
- Я тоже очень скучаю по ней. Hо нельзя же жить прошлым. Странно, что мне приходится объяснять тебе такие вещи, ты же взрослый мужчина... А я...
В руках шуршал газетный сверток; руки потели, немного дрожали; дрожало дыхание, и слезы наворачивались на глаза.
- Понимаю. Понимаю. Я все понимаю. - проговорил я в пустоту, будто размышляя вслух.
- Пойдем. Давай цветы, надо поставить их в воду.
Я отдал дочери букет; она ушла на кухню. Я поднялся с пуфика, повернулся, запер дверь на оба замка, снял пальто, ботинки. Зашел в ванну, закрыл за собой дверь и повернул ручку - заперто. Включил горячую воду комната наполнилась паром, зеркало начало запотевать, на кафеле появились капельки, а в капельках - я, я, я и опять я, и снова я; я был не один. Hас было много; одновременно одинаковые и разные. В ванной становилось трудно дышать. Было слишком много пара, как в бане. Hо это помогало расслабиться, успокоиться и хоть как-то уйти в себя.