— Нахрена? Могли бы просто встретиться, пообщаться… Раз так интересно.
— Не особо интересно было до этого. А теперь… Ну, я выводы сделал.
— И? сажусь, киваю ему на кресло, словно ничего и не происходит, словно брат старший у меня в гостях. Манеры располагают к растягиванию времени, знаете ли… Для того их и придумали.
— Жидковат. Слишком доверяешь своей бабе.
— Есть грех. Соглашаюсь опять, уже понимая, что в том, что Беркут здесь в первую очередь мой проеб. Не уследил за Лапой. Она светанулась. И, наверняка, как раз недавно, при разговоре с соседкой… Вот не зря у меня пунктик насчет нее был.
— Не наша порода.
И. Это хорошо.
— А была бы ваша?
— Была бы наша… Ты бы свою рыжую бабу выебал и морду ей начистил. Как наш с тобой папаша.
У меня на пол секунды становится мутно в глазах. Папаша, значит.
А Беркут, положив руку с пистолетом на стол, так, чтоб сразу стало ясно, выстрелит на любое движение, не предупреждая, впивается в меня своим жутким пустым взглядом и признается неожиданно:
— Я ненавижу его.
— В этом мы едины, отвечаю я и, скривив губы, отвожу взгляд от безумных глаз.
— Теперь я. Это знаю, кивает он.
Беркут нервничает, и эта чертова семейная история меня тоже вымораживает. Я давно все забыл, отпустил из своей жизни. Как раз после того, как перестал быть Беркутовым.
Призрак отца, твари, бросившего нас с матерью, порушившего все мои немногие светлые воспоминания о семье, никогда не возвращался больше.
И я не подозревал, насколько глубоко во мне сидит старший Беркут. Как много во мне отцовского.
Пока не встретился лицом к лицу с тем, в ком этого дерьма еще больше.
Странно. Вся эта ситуация похожа на какой-то сюрреализм, потому что по сюжету жанра меня должны были сразу грохнуть. Неужели Беркут настолько туп, что действительно будет со мной беседовать?
Не туп, а психически больной.
У него ничего не осталось, он пришел убить меня.
Нашла коса на камень. Он считал, что все так легко, что правитель мира. Но иногда можно нарваться на такие неприятности… На меня. Но и с неприятностями Беркут привык расправляться.
Он уже покойник, его грохнут очень скоро. Ему терять нечего. А вот мне есть что.
— Он избил ее, начинает говорить Беркут.
Новости, однако… Я думал, только моей матери перепало. Молчу, пусть продолжает.
— Мне было восемь лет. У меня на глазах. И ушел, продолжает Беркут, и я замечаю, что он так же, как и я кривит губы, так же ядовито ухмыляется. Эта одинаковость бьет больнее всего. Мы похожи. И не только внешне. Мы оба с ним жертвы нашего папаши. И его продолжения. Она протянула еще полгода. Инвалидом стала. Я с бабкой остался. Бабка все время мне говорила, что видела его с другой бабой, с коляской ходили. Я с детства знал, что он, мразь, убил мою мать, чтобы уйти спокойно к другой.