Скучно, брат. В тюрьме поневоле один, а когда в кругу товарищей, но один - это тяжелей, чем одиночка. Но нет: я чувствую, что делаю нужное и полезное нашей революции дело. В этом моя сила и право".
Согласитесь, такое колоссальное саморазоблачение приходится читать не каждый день. В этом почти параноидальном "потоке сознания" до ужаса явственно вырисовывается лик человека с ницшеанскими претензиями, искренне считающего себя сверхчеловеком, который один против всех творит историю. Между прочим, идеи впоследствии трижды обруганного и проклятого советской идеологией Ницше были чрезвычайно близки тогдашним "левым". Вспомните хотя бы М.Горького: все его хрестоматийные "соколы" и "буревестники", горящее сердце Данко и знаменитое:
"Человек - это звучит гордо" - все это напрямую взято из идейного и художественного арсенала великого немца. Более того, можно прямо утверждать, что для Мясникова цареубийство становится прямо-таки религиозным, сакральным актом очищения от скверны (отсюда и ссылки на Библию и воспринятого в кривом зеркале Достоевского).
В этом смысле мясниковский опус - документ чрезвычайной значимости. Ведь в нем, как нигде более, действительно раскрывается философия убийства, препарируется анатомия террора не просто как истребления людей, но, если хотите, как целого философско-культурного явления. И отнюдь не только "красного террора". Такая же сакральная подоплека имелась и у "белого", и у "черного", фашизоидного, а позднее - и просто фашистского террора. В.Пуришкевич, к примеру, в мемаурах описывал свою душевную и затем организационную подготовку к ликвидации Распутина чуть ли не теми же словами, что и Мясников; он тоже уничтожал "вошь" И само убийство для него было просто тяжкой, но необходимой работой, своего рода "авгиевыми конюшнями": он не психовал, как Юсупов, переходивший от парализующего страха к истерическому глумлению над полумертвым Распутиным, нет, единственное, что волновало Владимира Митрофановича, так это то, что не с первого раза попал в бегущего Григория Ефимовича. И так же будут потом черносотенцы стрелять в Милюкова, в Герценштейна: А эсеры - в великих князей, в генералов, в городовых. И в "белом" лагере та же картина. Знаменитый русский журналист А.Амфитеатров отказывал красным ("жидам", по его терминологии) в праве называться людьми и писал: "Со зверями не разговаривают - на них охотятся!"
Крупнейший прозаик Серебряного века М.Арцыбашев призывал беспощадно истреблять всех, кто хотя бы косвенно причастен к торжеству большевизма, в том числе и левую интеллигенцию типа М.Горького или поэтов-футуристов, что ужаснуло даже такого террористического патриарха, как Б.Савинков. А Д.Мережковский и З.Гиппиус, считавшиеся до революции, согласно картотеке департамента полиции, "террористами", почитали большевиков за "воинство Антихриста", уповали на некоего харизматического вождя, который беспощадно поразит сие исчадие ада, и готовы были признать таким новым "архангелом Михаилом": Гитлера. Всех их объединяло как раз то, что с предельной и вульгаризированной откровенностью вскрыл на страницах своей "Философии убийства" уральский претендент в Наполеоны: