Венец лжи (Винтерс) - страница 66
— Но жизнь — нет, — она грустно улыбнулась. — Жизнь — это веселье и суматоха.
Отойдя к двери, девушка добавила:
— Вы должны помнить, что когда-нибудь...
Она ушла прежде, чем я успела ее уволить. Хотя, я вряд ли бы уволила Флёр, потому что без нее и Сейдж мне не с кем было поговорить, за исключением моего отца.
Я уставилась на черное платье.
Я бы не стала лгать, утверждая, что мне было бы не весело носить другой цвет, но у меня не оставалось времени на веселье, шоппинг и модную одежду. Я работала, чтобы всем этим наслаждались другие люди, оставляя свои деньги в кассах наших магазинов.
Вздохнув, я потерла шею и, сохранив документ, закрыла ноутбук.
Зная распорядок и решив, что работа на сегодня закончена, Сейдж принялась тереться о мои ноги.
— Боюсь, домой мы не поедем.
Сейдж насупила свою маленькую мордочку и грустно опустила усы. Подняв с пола серебристую кошку, я посадила ее на стол и встала, готовясь к этой пародии на свидание.
Я поцеловала ее в мохнатую голову.
— Не смотри на меня так. По крайней мере, ты можешь вздремнуть в машине. А мне вот придется разговаривать этим придурком.
Она высунула язык и срыгнула комочек шерсти.
— Да, вот именно. Меня тоже тошнит.
Направившись к дивану, чтобы забрать ужасное платье, я пробормотала:
— Чем скорее закончится этот ужин, тем скорее я смогу вернуться домой и забыть.
И постараться уснуть.
Чтобы снова стать девятнадцатилетней и целоваться с незнакомцем.
Глава двенадцатая
Ресторан, как обычно, был битком набит посетителями.
В пятницу вечером в «Плакучую иву» любили захаживать сильные мира сего. Закусочная открылась четыре года назад, и за это время прославилась своей изысканной кухней, атмосферой декаданса и джин-баром с самым богатым в Нью-Йорке выбором напитков. Дорогой эксклюзивный алкоголь считался особой гордостью этого заведения. Там даже имелся джин стоимостью десять тысяч долларов за рюмку.
Нелепость.
— А, вот и ты! — раздался голос моего отца, когда я подошла к зарезервированному столику в глубине зала.
Кабинка сверкала глубоким бирюзовым светом, а над круглым столом висела люстра, имитирующая ветви ивы.
— Привет, папа, — я поцеловала его в щеку, радуясь, что у него появился румянец, и загорелись глаза.
Несмотря на то, что врачи сказали ему сбавить обороты, он этого не сделал. Папа по-прежнему проводил долгие часы в своем кабинете и нервничал, постоянно думая о моем будущем и о том, с кем я останусь, если он вдруг умрет.
Мой отец был очень сложным человеком, но в двух словах его можно было охарактеризовать как плюшевого мишку. Он имел привычку игнорировать практические аспекты ради счастья.