— Но ведь Елизавета Коронотова живет же здесь! В своей семье. А она, как и ты, вышла из той же тюрьмы. Нюта, зачем же снова нам разлучаться? Это невозможно. Мы должны быть вместе. — Алексей Антонович вскочил и, словно боясь, что Анюта уйдет, не ответив на самое главное, положил ей руки на плечи.
— Вместе? А как? — глядя снизу вверх на него, тихо спросила Анюта.
— Повенчаться. Стать мужем и женой! И ты уже сейчас должна остаться у меня.
Анюта покачала головой.
— Оставить наше священное дело, оставить своих товарищей, Алеша, я не могу. В этом теперь вся жизнь моя. Не станет этого для меня — не станет и Анюты. — Она, все более овладевая собой, усмехнулась — Тогда останется только эта вот Перепетуя Дичко, торговка семечками. И не только по паспорту.
— Нюта, но я ведь тоже…
— Я знаю, Алеша, все. Милый, спасибо тебе, что эта рука для меня не чужая, — она погладила руку Алексея Антоновича, все еще лежащую у нее на плече. — И все же я не могу остаться с тобой, потому что комитет партии мне сейчас поручил такую работу, где я буду пока одна, или все равно что одна. Такая уж моя специальность. — Она опять чуть-чуть улыбнулась.
— А сколько будет это «пока»?
Анюта посмотрела ему в глаза просительно и прямо.
— Если можешь не ждать меня — не жди, Алеша.
— Я буду ждать! Буду ждать сколько угодно! Хоть всю жизнь…
— Проводи меня до вокзала, Алеша.
Она стала прощаться с Ольгой Петровной. Та все это время сидела, как окаменевшая, неподвижно глядя на желтый огонек лампы. Да, победа над гнетом и произволом дешевой ценой не дается. Так было и будет. Одна любовь в этой борьбе — ее любовь — была уже отнята, теперь уходит и вторая любовь — любовь ее сына. Так что же, задержать, не отдать? Разве задержишь? Разве можно задерживать? Бороться за благородное дело и не жертвовать собой, не жертвовать своей жизнью и даже тем, что часто бывает дороже жизни, — не жертвовать всем этим нельзя. Пока борьба не закончена — нельзя! Здесь выбора быть не может.
Когда Анюта приблизилась к ней, Ольга Петровна приподняла седую голову, потерла всей ладонью свой высокий морщинистый лоб и притянула девушку к себе. Всегда спокойная и размеренная в движениях, на этот раз она не могла сдержаться. Да и нужны ли теперь эти оковы внешнего спокойствия, когда всем им ясно, что этот вечер — вечер большого прощания. Анюта припала лицом к плечу Ольги Петровны, и вдруг они обе заплакали.
— Мама, ну скажи хотя ты Анюте, — выкрикнул Алексей Антонович, кусая губы, — скажи ей… скажи, что она должна остаться! Нет… Не это… Мама! Я не знаю, что… Как все жестоко устроено в мире!