Агафья Степановна цвела от радости. Савва стоял и тоже улыбался, а сам потихоньку распутывал нитки. Почуяв неотвратимость возмездия, Вера уже не хохотала, а, прижав руки к груди и бесовато поблескивая глазами, молила лукавым шепотком:
— Ой, Саввушка! Не надо, не надо, Саввушка!
Но Савва на этот раз оказался неумолимым.
Впрочем, трудно сказать, так ли уж и хотелось Вере умолить его…
Когда немного улеглось веселье и молодежь вернулась к своим прежним занятиям, Агафья Степановна предложила всем вместе попеть песни. Филипп Петрович с готовностью затянул:
Скажи, скажи, красавица,
Как с милым ты рассталася?..
Вера недовольно вытянула губы:
— Ну, тятя, лучше бы не грустную.
Но Агафья Степановна уже подхватила:
Рассталась я с ним весело
Мил плакал, я смеялася.
И Вере пришлось подчиниться.
За окнами бушевала метель, выла и свистела на разные голоса, иногда тупо и мягко, словно большой тугой подушкой, ударяла в стены. Все время кто-то оледенелыми, негнувшимися ногами бродил по крыше, перетряхивал водосточные трубы, щедрой рукой сыпал крупный горох на карнизы. А в доме было уютно, тепло и все вокруг наполнено чем-то праздничным. Давно ли минули святки, крещенье, а тут пришлось через два дня опять воскресенье — гуляй да гуляй, — и потому этот первый рабочий день недели был тоже похож на праздник. И сейчас они пели все еще в ощущении продолжающихся святок, хотя на ужин, кроме кислой капусты, у них в этот вечер ничего больше и не было.
Песня лилась мягкая, задушевная, и горько-горько выговаривала Вера слова сожаления:
Склонил, склонил головушку
На грудь мою на белую,
Скатил, смочил горючими,
Горючими, сыпучими.
Слезам его не верила,
Не верила — смеялася…
— Уж и до чего же хорошо! — вытянув последнюю ноту, даже притопнул ногой Филипп Петрович. — Вот люблю песни! Пел бы и пел, и ничего мне больше не нужно.
— Хлеб тоже нужен, Филипп, — словно бы спуская его с небес на землю, заметила Агафья Степановна. — И сама я попеть люблю, а только лучше если не натощак.
— Так ведь, Агаша, это я для красного словца сказал. Хотя, ежели разобраться, человеку бы тоже только самую малость нужно.
— Какую же, например, самую малость? — быстро спросил Савва.
— Какую? А вот такую — длинно объяснять не стану, — вот все, все как есть, — Филипп Петрович прочертил ладонью в воздухе прямую линию, — все осталось бы как теперь, расценки бы за работу старые поставили, что пять лет назад были, и мука на базаре на прежнюю цену вернулась бы. Все! До конца дней своих более ничего не пожелал бы.
— Неужели все, Филипп Петрович!
— Ну… может, еще чтобы война кончилась и городовые чтобы не били людей. Тихой, спокойной жизни всем я хочу. И себе тоже. Поработал день, а вечером отдохнул. В праздник — постоять в церкви, обедню послушать, потом выпить рюмочку. В семье, среди своих. Чего, ну чего, Савва, подумай ты сам, пожелать еще человеку?