Алексей Антонович помрачнел. Сразу всплыл в памяти один из его давних разговоров с Лебедевым.
«Миша, чтобы понять эту жестокую жизнь, мне, видимо, надо в самом себе непременно воспитать жестокость», — сказал он тогда.
Но Лебедев возразил ему: «Нет. От этого жизнь ты лучше все равно не поймешь, а врагом жизни ты тогда наверняка станешь. — И уточнил: — Всякой другой жизни, кроме своей». — «Но ведь враги, с которыми сейчас борешься ты, страшно жестоки. Как же тогда не отплатить и им такой же монетой?» — «К нашим врагам мы должны быть беспощадны. А беспощадность к врагу и жестокость — вовсе не одно и то же. Беспощадность — от сознания своей правоты, а жестокость — только от бессилия».
Сейчас Алексей Антонович думал: «Вот подтверждение слов Михаила о жестокости от бессилия. Анюта, моя невеста, в шрамах. Бессильные… Но они ее мучили! Могут замучить ее и совсем! Что я должен сделать сейчас, именно сейчас — не когда-нибудь и не в общих теориях для всех, а предметно, именно для Анюты, чтобы оберечь ее жизнь?»
— Это не должно повториться, — сказал он вслух, как продолжение своей мысли. И вздрогнул. — Даже только представить себе — и то ужасно.
— Это вовсе не так страшно, Алеша. Страшно бывает издали, но не в самой борьбе. Желание победить придает человеку удивительную силу.
— Как же не страшно, Анюточка? — задумчиво сказала Ольга Петровна. — Это все очень страшно по самому смыслу своему: сколько так вот людей, в таких поединках, идет на пытки, в тюрьмы, на каторгу, гибнет вовсе в борьбе, а произвол продолжается.
— Но пора поединков прошла, Ольга Петровна, — возразила Анюта. — Теперь нет поединков. А в общей борьбе, уверяю, не страшно.
— Даже сам произвол?
— Даже! Особенно — когда видишь его близкий конец.
— Если бы близкий… — Ольге Петровне вспомнилось, как точно это же говорил ее муж и друзья мужа. А теперь их слова повторяет невеста сына. — Анюточка, сколько нужно еще поколений?!
— Не хочу считать. Мне сегодня только двадцать восемь. И потом — после нас тоже ведь будут люди. — Анюта взяла сдобный ванильный сухарик, погрызла его и сказала — Между прочим, в Александровском централе совсем не такие.
«Нет. У меня нет невесты, она не принадлежит мне, — возникла щемящая мысль у Алексея Антоновича. — Анюта вся там, в борьбе. И я, вероятно, для нее совсем уже не существую. Неужели кончилась наша любовь?»
С усилием подавив эту мысль, он подхватил последнюю фразу Анюты:
— Да, да. Нюта, ты нам совсем еще не рассказывала — как ты мучилась в этом централе?
— Алеша, сегодня день моего рождения. Веселый, радостный день. Зачем сегодня рассказывать о том, что не было веселым и во всяком случае прошло? Когда я стану старушкой и когда я переживу все царские тюрьмы и централы — я буду сидеть и рассказывать о них внукам. Конечно, если мне суждено стать бабушкой. — Анюта оперлась обеими руками на стол и встала. — Очень прошу: сегодня будем только веселиться!