— Дори Дафния… — выдохнул он. — Что ж, следовало догадаться…
О чем именно ему следовало догадаться, Тидей в очередной раз рассказать не соизволил. Лишь вытащил из своего тайника наполовину выточенную из мрамора статую и принялся за работу. Каждому осужденному при ссылке позволялось взять с собой из дома в место заключения лишь одну вещь. Предыдущий местный узник уповал на Свод законов, очевидно надеясь с сего помощью обрести свободу, да так и помер, не дождавшись ее. Тидей для чего-то прихватил это несчастное изваяние.
Прорисовывающаяся на ней женщина была, конечно, невероятно красива и наверняка много значила для своего создателя, вот только ее историей Тидей с подопечным тоже не поделился. И Эйкке оставалось лишь догадываться, по какой причине у того во время работы становилось такое мечтательное и вдохновленное лицо.
Кажется, ровно такое, какое было у Эйкке, когда он думал о Кассандре.
Однако нынче время было совсем для другого.
— Ты знал маму Касси? — прямо спросил он увлекшегося своей статуей Тидея.
Тот использовал самодельные инструменты, а потому действовал осторожно, боясь неловким движением испортить ее божественную красоту. Сейчас, чуть подравняв каменный локон у лба неизвестной чаровницы, он с бесконечной нежностью погладил его пальцем и только потом совершенно спокойно отозвался.
— Совсем недолго. И весьма давно.
Эйкке поморщился, разочарованный таким ответом. Впрочем, чего он ждал?
Дори Дафния покинула Авгу почти пять лет назад: даже будь они когда-то близко знакомы, вряд ли Тидей мог бы предположить, где она сейчас. Касси сказала, что ее мать оклеветали, а отец нанял этих самых клеветников, чтобы избавиться от жены. Когда дори Дафнию признали виновной в измене, у нее по закону было всего два часа, чтобы уйти из города и не сесть в тюрьму. Она каким-то немыслимым образом сумела оставить Касси записку с обещанием скорой встречи. Оповестить кого-то о своих планах у нее явно не было времени. К тому же, возможно, она тогда и сама не знала, куда отправится. Так что Касси предстояло трудное дело. И Эйкке очень надеялся, что будет иметь возможность ей помочь.
— Слушай, а какой у тебя срок наказания? — вдруг поняв, что не знает и этого, поинтересовался он. — Раз уж ты отказываешься говорить, за что тебя сюда упекли, и я не имею возможности выяснить это сам.
Тидей усмехнулся.
— Шесть лет, — ответил он. — Ну или пока мой работодатель добровольно не откажется от моих услуг.
— To есть пока его не погребет под развалинами Арены? — уточнил Эйкке и хмыкнул. Оступившиеся дорры в Авге временно становились илотами и поступали на службу к тем, кто оставлял такие заявки. Энитос здраво рассудил, что подобное искупление куда как более действенно — и выгодно для города, — нежели содержание злоумышленников в тюрьме. После отбывания наказания те могли возвратиться к своей былой деятельности. Правда, удавалось это немногим. Хозяин Тидея — главный смотритель Арены, например, запретил ему покидать ее пределы и так загрузил работой, что первое время тот возвращался едва волоча ноги. Это уже потом, когда поправился, Эйкке в качестве благодарности за спасение и платы за проживание взял часть его обязанностей на себя. Мыл зрительские трибуны, чистил само поле для боев, оставив товарищу самое сложное — общение со здешними узниками. Сам Эйкке смотреть им в глаза попросту не мог. Все внутри противилось их страданиям, усугубляясь тем, что сам он был на воле, и лишь надежда однажды освободить ребят из плена и понимание того, что благодаря раздобытым им лекарствам за последний год никто из них не умер, помогала Эйкке хоть как-то смириться с положением вещей. — Ни за что не пропущу такое событие! А уж ребята как повеселятся! Только бы дотянули! Не разочаровались окончательно!