— Посадят, — убежденно сказал Слащев.
— Таких, Яша, не сажают. Я тебе по большому секрету скажу: они нужны-с! Без них нельзя! Да ты их и не узнаешь на улице! Нет, что я? Не увидишь! Они в дорогих каретах, в автомобилях… Это, Яша, и есть жизнь.
— Я не хочу такой жизни.
— А другой не бывает. Ты только после армии еще до нее не приспособился. Или до конца ее не понял. Да и в армии почти так же.
— Не знаю, может быть. Извини, Саша, я пойду.
Соболевский торопливо сунул руку в карман, вынул кошелек и, извлекая купюры, продолжал:
— Ты заболел, Яша. Есть такая болезнь: безденежье. Возьми, лечись!
— В долг больше не беру. Знаю, не сумею отдать.
— А разве я сказал тебе «в долг»?.. Бери!
— Нет.
Соболевский почти насильно сунул Слащеву в карман несколько крупных турецких купюр.
— Надеюсь, завтра видеть тебя совершенно в другом настроении.
Слащев все же хотел вернуть деньги, но не стал сопротивляться и с каким-то ленивым безразличием подумал: «А, плевать!»
На пороге дома вновь возникла Глафира Никифоровна с Зизи на руках:
— Ну, где же вы, Саша! Я стол накрыла!
Но Слащев был уже далеко.
Дома Слащев лишь на минуту зашел к себе. В спальне, в заветном шкафчике, под стопкой аккуратно сложенного, оставленного ему белья он нащупал револьвер, вытащил его. Что-то упало к его ногам. Крохотный аккуратненький беленький пакетик лежал на полу. Когда-то, не так давно, он тщательно искал его. Он перерыл тогда все белье, перетряхнул каждую рубашку, каждую простынь. Как он был нужен ему тогда!
Он торопливо поднял пакетик, сунул его в карман, туда же положил револьвер и вышел во двор. Прошел к беседке, уселся на скамейку и стал задумчиво наблюдать за кораблями в заливе. Их было много. Одни покидали его, иные только входили. Разноголосо перекликались друг с другом.
Чужая жизнь, чужие заботы. Что ему до них.
Вспомнил на минуту Кольцова. Обещал зайти. Ушел и забыл. Ну, что ж! Так тому и быть!
«Все врут, подстраиваются под обстоятельства», — вспомнил он слова Соболевского. Неужели и этот соврал. Нет, не мог соврать, другой породы. Должно быть, все так сложилось, что вынужден был бежать. А то и погиб.
А он впервые поверил в это свое предположение. Ничего иного в голову не приходило. То, на что он, после долгих душевных терзаний, решился, исчезло, растаяло, как мираж. Дальше пустота, неизвестность.
Он вынул из кармана крохотный пакетик, бережно открыл его, положил перед собой. Мелкая белая пыль притягательно искрилась на белоснежном листе бумаги. Еще несколько минут, и мир для него станет добрым, уютным, привлекательным. Уймется саднящая сердечная боль. Забудутся одиночество, неустроенность, нищета.