– Пожалуйста, мама, – Нико дергал Паолу за юбку, – пускай они выведутся!
– О Мадонна, еще этого не хватало! – возопила синьора Риччи и демонстративно спустилась вниз, прошла по кольцу и бросила конверт в ящик для писем на площади.
– Мама! – причитал Нико.
Паола гладила его по голове:
– Ничего, малыш, все как-нибудь устроится.
– Я не думаю, что сюда завтра же пригонят карабинеров[2], – улыбнулась детям Виола. – Успокойтесь.
Итальянская бюрократическая машина и правда была до смешного медлительна и неповоротлива. Байками, как на письма и обращения отвечали годами, а то и десятилетиями, мог поделиться любой. Лоренцо рассказывал про своего знакомого из Новары. К нему средь бела дня заявился спецназ, уложив всех домашних носами в пол из-за того, что человек, арендовавший у них квартиру шесть лет назад, как оказалось, принадлежал к некой террористической организации.
Виола успокоила детей, увела с балкона под предлогом того, что воробьиха не сможет вернуться к своим яйцам, пока здесь кричат. Но сама все же не до конца была уверена в том, что говорила. Иногда и палка стреляет, закон подлости никто не отменял. Вряд ли сотрудники городских служб озаботятся благополучием крохотного гнезда, притулившегося за шиной велосипеда.
Глупые прикормленные человеком птицы селятся так опасно близко к рукам, что их кормят. Те же руки их убивают. Короткая ли память у воробья? Ведь даже если гнездо разрушить, то птицы снова будут искать себе пристанище, каждый раз надеяться на лучшее.
Виола слушала чириканье со стороны балкона Фаллани и составляла в голове разговор с детьми на случай, если это чириканье внезапно прекратится.
***
Если провести пальцем по сухой черепице и прислушаться, можно вообразить, что это шорох далекого обвала в горах. Или эхо ползущего в старинных катакомбах змея. Черепица горячая, шершавая, бывает покрыта пятнами сухого мха или лишайника. Тогда можно устроить еще и ветер в микро-лесу, посмотреть, как ломаются крошечные деревья. Наверху слышно многое из того, что недоступно внизу. Может, поэтому людей тянет к небу? Хотя компанию Алессандро на крышу гнало, скорее, желание отдалиться от мира серьезных взрослых. Ну и кайф нарушить правила, в прямом и переносном смысле поставить себя у самого края. Покрасоваться перед приятелями, но прежде всего – перед самими собой. Они всегда знали, где открыта лестница или люк на чердак, где сломан замок. Давид подозревал, что в половине случаев они ломали его сами. Он не спрашивал.
С этой компанией Давид чувствовал себя иначе, чем с Мартино или со школьными приятелями. Иногда тревожно, порой неудобно и стыдно, если кто-то из мальчишек превышал свои лимиты алкоголя и начинал творить дичь. Но в целом здесь было классно. Время с ними ощущалось отдыхом от себя-другого. А может, настоящий Давид должен быть сейчас дома, учить историю на завтра и играть с Ноа. А другой – напротив, вот этот, что сидит, привалившись к трубе, похожей на маленький красный замок, щурится на закатное солнце и ведет пальцем по черепице.