— Однако, ругают нашего Антона Павлович, — сказал я.
— Ругают? За что?
— За военнопленных. За наших военнопленных. Чехов обустраивает госпитали для российских солдат и офицеров, оказавшихся в плену. И не только госпитали, а целые городки. Ставит бараки, закупает одеяла, бельё, одежду и прочие необходимые предметы. Некоторые считают, что это потакание слабости. Русские-де в плен не сдаются, а уж если попали, то терпите. А господину Чехову нужно заботиться о тех, кто продолжает воевать, — я передал Суворину газету. Пусть читает.
Он и читал.
— Пишут, что миссия Чехова получает огромные грузы из Америки, — наконец, сказал он.
— Из Америки ближе всего. Через Тихий океан. Из России-то не привезёшь, да и из Европы далёконько будет.
— Но откуда у Антона Павловича такие средства? Пишут о миллионах!
— Ну, пишут… Чужой кусок всегда кажется больше своего. А хоть и миллионы — расходы-то велики.
— Именно, речь идет о сотнях бараков, которые возводит миссия Чехова!
— Ещё и не хватит — сотен. Тысячи нужны. Пленных будет много.
— Вы полагаете? — посмотрел на меня Суворин поверх очков.
— Жизнь покажет. Но запас плеча не тянет.
Я не стал говорить, что грузы из Америки оплачивает Рокфеллер — в счёт лечения. И что одеяла, перевязочные средства, медикаменты, костыли, бараки и прочее, доставленное из Америки в Японию, стоят втрое-впятеро дешевле тех же предметов, доставленных из центральной России во Владивосток. Тут и дешевизна морского пути, и скидки за крупный опт, и контроль Рокфеллера, не дающего поживиться сверх меры всяким посредникам.
Я пошёл переодеваться. По протоколу мне полагается быть в форме. Я её и надел, парадную форму. Свеженькую, созданную вчера «Мидасом» по моей фигуре. Нон-айрон, шерсть и ультралавсан. То есть шерсть африканской винторогой козы — если спросят. Только не спросят.
Оделся, огляделся в зеркале. Ордена в положенных местах, Владимир, Анна, Святослав. С мечами, разумеется, я же военный. Шинель… Акакию Акакиевичу бы такую. Легкая и тёплая. Уложенная известным каждому юнкеру способу, она почти не смялась. А что смялось — отвиснет.
И я повесил шинель на плечики. Прислуги-то нет, всё сам, всё сам. Мустафа остался в Ялте, с Булькой.
Сам чайник поставил, электрический. Сам чай заварил, контрабандный, с собой привёз. Сам подал в столовую.
Пили чай вприкуску с конфектами рамонской фабрики. Хорошие конфеты, чернослив в шоколаде. По маленькой чашечке чаю и по одной конфете. Перед обедом наедаться не след.
— Ах, какой вы красавчик, — сказала Мэри Дрим (на людях мы на вы).
— Стараюсь соответствовать.