— Но как же нам быть со свободой и прежними обещаниями?
— Как? Да никак! Мы должны руководствоваться текущим моментом и спасением страны, а не предоставлением ещё больших свобод всем подряд. Хватит, нахлебались свободы и беззакония вдоволь. Через сутки я жду от вас полноценный указ о введении смертной казни. После моего одобрения он будет напечатан во всех газетах и доведён телеграммами до армии.
— Хорошо, — Скарятин обречённо кивнул, — я сделаю.
— И как идут дела с созданием военно-революционных судов?
— Суды создаются. Военные с радостью восприняли эту идею и быстро назначили свои представителей, но с юристами возникли проблемы. Многие не хотят судить, и мы не можем обеспечить все суды своими людьми.
— Тогда увеличьте им оклады в три раза и придумайте дополнительные льготы, наконец, дайте мне список отказников, и я смогу найти слова для их убеждения. Если они хотят идти против власти и закона, значит, я имею полное право не защищать их жизнь, личное достоинство и имущество. И попрошу вас, Григорий Николаевич, давайте без ненужных сантиментов. Мы здесь не играемся, мы выживаем. На кону стоит очень многое. Вам понятно?
— Да, я всё понимаю. Мне тяжело выполнять подобные распоряжения, но я тоже не вижу иного выхода.
— Рад, что нашёл в вас единомышленника. Информируйте меня обо всех возникающих трудностях, я помогу вам.
— Всенепременно.
Когда Скарятин ушёл, Керенский вызвал адъютанта и приказал найти Модеста Апоксина, «верного» слугу жёлтой прессы. Этот перезрелый фрукт сейчас мог очень сильно пригодиться. Ну и что, что мерзко пахнет? Каждому фрукту — своё место. Всё в дело, всё в дело.
Апоксин примчался буквально через два часа. А почему и не примчаться, когда всех матросиков и других его недоброжелателей к ногтю прижали, а его приблизили. Это очень сильно грело сердце зрелого неудачника, он уже давно расплатился со всеми долгами, завёл любовницу, пристроил детей. А впереди уже замаячили далёкие горизонты роскошной жизни, ну какой дурак откажется от всего этого? Модест дураком не был, а потому мигом и примчался на «ковёр» к Керенскому.
— О, господин Модест, — Керенский даже изволили выйти из-за стола, чтобы пожать руку Апоксину.
В ответ Апоксин изогнулся так, что стал похож на вопросительный знак. Его узкая ладошка мигом вспотела. Керенский холодно улыбнулся и удалился обратно к столу, мимоходом вытирая ладонь о штанину.
— Ну, как идут дела с прессой?
— Весьма-весьма прекрасно! — Модест ел взглядом начальство, которое изволило пожать ему, недостойному…, руку.
— Это радует, а что с тиражом газеты?