Я помню, как после пожара я долго лежала в больницах, мне делали кучу операций, мне было очень плохо, очень больно. Я была маленькой девочкой, но понимала, что моей маме и так пришлось понервничать из-за меня, впрочем, как и папе. Я старалась терпеть боль, старалась при них не плакать. Мне хотелось, чтобы мама снова стала улыбаться, как раньше, была счастливой и веселой, но переживания за меня сделали ее грустной и печальной. Даже когда она мне улыбалась, я видела печаль в ее глазах, я так хотела стереть ее, так хотела снова видеть ее улыбку, как тоненькие линии морщинок от улыбки скапливаются вокруг ее прекрасных глаз цвета моря, как улыбка бросает блики на ее глаза, как щеки, приподнимаясь, заливаются нежно-розовой краской… Ее приятный смех – грудной, завораживающий, который хочется подхватить самой.
В те минуты, когда мама уезжала из больницы домой, чтобы элементарно принять душ и приготовить еду Дане и Алисе, чтобы немного, но уделить и им внимание, со мной оставался отец. Он просто ложился рядом, не прикасался, потому что мне было очень больно, просто лежал рядом со мной и рассказывал какие-нибудь истории из своего детства или юности…Рассказал, как появились его дети на свет, как круто поменялась его жизнь, когда он встретил мою маму, как он ее и меня любит, как он хочет, чтобы мама снова смогла вздохнуть спокойно, что весь ужас, который коснулся нашу семью, больше нас не потревожит…Он гладил меня по голове, его голос меня завораживал, успокаивал и чаще всего убаюкивал.
Практически все время мне приходилось лежать на животе, на спине не было живого места. Дикая необузданная боль преследовала меня все время. В один из таких дней я лежала и слушала его рассказ про Алису, он что-то говорил и говорил, а я так устала терпеть боль, так устала лежать на животе, когда все мышцы стали просто деревянными, затекли, одинокая слеза скатилась по моей щеке, нос предательски хлюпнул. Папа замолк на полуслове. Он лег боком, чтобы видеть меня лучше, молча стер соленую дорожку с моей щеки, крепко обнял меня за голову, я уткнулась ему в рубашку, она пахла мужскими духами, вкусными, такими приятными, этот запах стал для меня в этот момент таким родным и уютным.
Он просто меня обнимал, а я успокаивалась в его руках.
Сейчас, по прошествии стольких лет, я была ему благодарна, что он не стал в этот момент меня бодрить, успокаивать, будто знал, что все будет хорошо, что со всем плохим мы все вместе обаятельно справимся. Хотелось сказать «спасибо» за тот миг тишины и спокойного понимания меня.