Но на ее юбку сочилась кровь. Вскрикнув от раздражения и тревоги, она отпихнула его от себя, снова нашла свои сложенные тряпки, наложила на его рану и крепко прижала, оглядываясь в поисках полотна, чтобы закрепить повязку.
Лодка накренилась — верный признак, что кто-то ступил на борт. Сирен замерла от внезапно накатившего необъяснимого страха, когда чья-то тень легла на палубу перед дверью. У нее мелькнула мысль о тех двоих, что пытались убить Лемонье.
Человек вошел в каюту, остановился и смачно выругался.
— Гастон, — воскликнула она, — давно пора!
— Во имя всех святых, чем это ты занимаешься? Режешь кого-нибудь?
Самый младший из Бретонов подошел ближе — широкоплечий юноша не выше среднего роста, буйно вьющиеся каштановые волосы стянуты на затылке, открывая золотую серьгу в форме обруча, которую он носил только в левом ухе — из правого такое украшение вырвало бы отдачей при стрельбе из мушкета. Его кожа была медно-красного оттенка — свидетельство рождения от матери-индеанки, а глаза ярко-голубыми. Он бросил на нее укоризненный и в то же время понимающий взгляд.
— Я хотела выловить камзол, — коротко объяснила Сирен, потом кивнула на тряпку под рукой. — Иди, подержи ее, пока я наложу повязку.
— Ты плавала за ним? С ума сошла, что ли?
— На камзоле были серебряные галуны.
— A-a.
Объяснение было исчерпывающим. Гастон опустился рядом с ней на колени, чтобы помочь. Он сказал покорным тоном: «Отец и дядя Пьер изрежут меня на мелкие кусочки.»
— Будешь знать, как гоняться за каждой юбкой.
— Бессердечная ты женщина. У тебя нет ни малейшего представления, что чувствует мужчина, когда видит красивую и на все согласную женщину.
— Ах, красивую? — Продолжая свое дело, Сирен скептически взглянула на него.
— Ну, по мне она была красивая, по крайней мере, до тех пор…
— Не хочу слушать!
— Но, дорогая, я всего лишь собирался сказать: до тех пор, пока я не увидел ее при свете!
— Конечно, собирался. Убери руку.
Он повиновался.
— Я бы не стал оскорблять твой чистый слух подробностями того, что произошло между мной и этой женщиной. Во-первых, это уже не так забавно, ведь ты уже больше не вспыхиваешь при этом, как бывало, а во-вторых, недостойно мужчины. Кроме того, дядя Пьер шкуру бы с меня спустил, если бы услышал.
— Верно, — язвительно заметила она. — Может, теперь перестанешь болтать о своих похождениях и посмотришь на этого человека?
Гастон послушался. У него вырвался изумленный возглас: «Черт побери! Лемонье».
— Точно. Как ты думаешь, госпожа маркиза наградит нас, если сообщить ей, что мы его спасли?