Помолчал. Затем говорит:
– Забавные вы существа, люди. Жизнь ваша и так коротка, да ещё ускоряете. Суетливо живёте, не цените, что вам выпало. Вот я – что? Иду, чую живого под брёвнами. На счастье твоё или на беду, луна круглая, что крышка короба – середина брюха полнолуния. Глянь.
Какое там «глянь». Но ослушаться не смею. Вижу малый клочок неба – сквозь туман серым оберегом лунный отблеск высверкнул. Лёгкая дымка закурилась возле рта.
Закрываю глаза. Кончилась моя сила, улетела вместе с дымкой к рваной незлыденьной туче. Голос незнакомца всё дальше, как сквозь толщу воды пробивается:
– Может, к лучшему, что смерть рано сыскал. Забаву, Слава, Ждана, – всех, кто живой, надобно пожалеть. Река вскроется, сюда оборотень Полночь со стаей пожалует. Их первостепенная забава – людей с разорванными животами гонять. Кто, понимаешь, в кишках не запутается, того сожрут последним… Лучезар, ты полон злобы, но чист… запомни, зовут меня Тень… оборотень Тень… я тебя найду.
Обдало жаром, голос накрыл мир; пропало всё, нет ничего, кроме голоса – ни меня, ни чувств, ни холода, ни воздуха.
Резкая боль.
Слав
Впервые вижу взрослого мужчину. Сидит у костра, как в избе хозяйничает. Хитро так сидит: спиной к дереву, передом ко мне. Когда успел огонь развести, вроде никого не было.
Никак нельзя мне, Славу, единственному охотнику поселения, стороной пройти, сделать вид, что не заметил. Поднимаю с земли суковатую палку, другой рукой сжимаю оберег Ратибора, от него враги слепнут, а после обращаются в бегство. Спрошу грозно: кто? откуда? зачем явился?
Подхожу ближе. Вот ведь наваждение: на старом пепелище снег ещё не стаял, а вокруг костра ни следа, ни прогалины. Только мои следы. Неестественно красный огненный свет костра окатил высокую фигуру и спокойное лицо. И такой этот дядя великий, будто везде и повсюду: и рыжие длинные волосы, и густая борода, и крепкие руки. Плащ волчьего меха еле покрывает плечи, раза в два моих шире. На ногах – не лапти лыковые, а чудная кожаная обувка.
Мне вдруг стыдно стало за лапти, за кору дерева, подвязанную травяной верёвкой к подошвам, за лысую заячью накидку, что ночью служит одеялом, а днём шубой. Поэтому плечи расправил, удобнее перехватил палку двумя руками.
А он коротко взглянул и снова к костру. Голыми руками выкатил ком обугленный, тюкнул костяным ножом – а ком-то глиняный и треснул. Оттуда – густой пар, да запах – осязаем – вот он, трогай, вдыхай. Заяц! Печёный заяц в глине. Дядя зайца достал, а с того жир на угли капает, шипит недовольно. Начал дядя зайца того есть. Неторопливо так откусывает от красноватого бока вместе с костями и жилами, жуёт с крепким хрустом. Спокойно, не торопится. Заячья требуха сочится и сочится желтоватым соком, непонятно откуда его столько в жилистой зверушке.