Елисавета едва заметно кивнула. Затем служанки принесли и расставили кушанья. Пришло время завтрака в семействе Трубецких. Брат и сестра провели его молча, под аккомпанемент тихо постукивающих ложек. Ложка Игоря была ритмичной, даже мелодичной. Елисаветы — какой-то механической и больно сдержанной.
Расправились со своими порциями брат и сестра одновременно, после чего Игорь приподнялся и направился сперва в прихожую, а потом и на улицу, где его уже ожидала чёрная машина. Усаживаясь в неё, Игорь вдруг услышал голос Елисаветы:
— Я заберу тебя вечером.
Игорь приподнял голову и посмотрел на девушку, вышедшую на порог. Дунул прохладный ветер, и разметал её чёлку. Юноша кивнул: буду ждать, мол, — и уселся в салон.
И… Поехал.
И вот, пока за окном бежали сперва зелёные просторы, а затем высокие фасады, и панели, и другие машины, и тысячи людей на улицах, и вывески, и магазинчики, и все прочие атрибуты города по настоящему огромного, Игорь задумался, в очередной раз, над своим предстоящим процессом.
А был он крайне необыкновенным.
Хотя бы потому, что про него почти ничего не было известно: ни кто обвинитель, ни контекст предполагаемого преступления, ни даже сама его суть, — известна была одна только фраза, измена родине, выплюнутая в новостное пространство, и больше ничего. И всё это было ещё более удивительно в контексте специфики предстоящего суда.
С первыми её отголосками Игорь столкнулся уже на подъездах, когда машина стала замедляться, потому что «дорога была забита». Потом, когда водителю всё же удалось припарковаться, для чего ему пришлось пощеголять своим удостоверением судебного работника, и юноша вышел из машины, его немедленно ослепили тысячи вспышек фотоаппаратов. Перед ним разверзлось огромное, хищное море репортёров…
Так вот, размышлял юноши, пока судебные приставы расчищали для него дорогу, аки Моисее и Ксерксы в одном лице, было крайне странным, что настолько секретный трибунал решено было сделать публичным…
И поместить его в центр внимания всей Российской Империи…
Игорь никогда особенно не разбирался в истории. Ему этого было попросту не нужно для его работы. Да и вообще немного не до учебников, когда каждый день взрываешь головы. Знания об этом предмете у юноши были сугубо анекдотические. Так, например, он слышал о каком-то важном судебном процессе то ли двадцатого века, то ли немного раньше — опять же, очень смутные воспоминания, — под названием дело Дрейфуса, который гремел на всю Европу.
Почему же он гремел, — этого Игорь не помнил. Ему известен был только сам образ какого-то важного суда, который обсуждали утром, днём и вечером во всех европейских семействах, за каждой утренней, дневной и вечерней трапезой.