Вокруг моего альбома толпились люди, все хотели мне помочь, нарисовать за меня. И Лада первая взялась за это. Положила альбом на колени и нарисовала первый круг. Что означало, что Славику снова придется умирать. Как тогда, или по-другому, не важно. Он снова украдет сигареты, и уже не одну, а целую пачку. А сигареты окажутся не мамины, а ее сожителя. Украдет и напрямик в свою полусгоревшую обитель. Уже затемно туда явится обиженный. А Славик не покается, сигареты не вернет. Мужик будет пьяный, разъяренный. Веревку найдет где-то здесь же среди прочего хлама. А где буду я? Лежать дома, на кровати, накрытый одеялом с головой, в нагретом дыханием рыхлом пространстве ненавидеть и размышлять, как сделать то, что в этот момент уже делают за меня? Опять мне ненавидеть.
А потом Лада, которая была точно Ладой, хотя ее лица я и не видел, незаметно стала другой. Эта другая казалась знакомой, приятной, от нее становилось тепло, легко. Она тоже рисовала круг, рассказывала, что папа наконец-то достроил свою баню и пошел ее опробовать. Я следом. А у самого спички в кармане, будто и не вынимал их с того самого дня когда гости, кабинет, красные туфли… Подпер дверь поленом, чиркнул спичкой…
Это я заглянул в тот круг, что она нарисовала, сам все прочел, а добрая женщина, наверное, имела в виду совсем другое. В подтверждении моих мыслей, она, наклонилась ко мне через подлокотник кресла: «вот этот, который высокий, убил своего отца, поджег его, решили, что несчастный случай. Он все это ради наследства…». Марина Алексеевна, и вы туда же со своими сериалами, вам лишь бы упрекнуть меня в ненависти.
За следующий круг началась борьба. Целая толпа женщин и детей хотели мой карандаш. Им всем лишь бы нарисовать круг в моем альбоме. Они думают, что круги у них выйдут разные, а я знаю, что нет. И из этого большого общего круга, слитого из тысячи одинаковых, будто ветром несет обрывки фраз: дурь, дрянь, таблетки, сгубит он девчонку, рано или поздно он доиграется и ее с собой потащит… Я закрываю уши ладонями, это не помогает. Мне бы толпу разогнать, да я робею, куда проще лежать под одеялком и ненавидеть Вовку.
Я уже в слезах, может хватит на сегодня художников, тыкающих меня носом в мои круги? Но змея кругов рисовать не стала, она сама может принять любую форму, зачем ей карандаш. Кольцом обвила мою шею. Шепнула: крепче держи.
И я проснулся в слезах, сжимающий в руке невидимый пистолет. Свободной рукой вытер лицо. Зря змея стараешься, подумал я, нет во мне ненависти к доктору.
Я встал с кровати, вышел в гостиную. Одна дверь отделяла меня от того, ненависть к которому сжигала. Не запертая дверь. Я подошел к ней. Тихо-тихо прижался к деревянному полотну лицом, так тихо, чтобы с той стороны меня не услышали. У меня не было плана, не было вариантов, не было оправданий. В моей руке был невидимый пистолет. Но этого было достаточно. Ведь достаточно же было всех прочих, умерших, просто ненавидеть. А для полного, думал я, если что, у меня есть справка. Для тех, кто со справкой есть больница. Там конечно тоже решетки и кормят не очень, но мама будет… носить… передачки…