Марсель уже вернулся к кровати, сел на прежнее место, достал рубаху, которую складывал, когда я зашел комнату, управился с ней, взялся за следующую. А я все стоял на прежнем месте и слушал, слушал, слушал.
Разжатые ладони болели, ныли.
Внизу, стоя у подъезда, я вновь чувствовал в себе силы мчаться. Я будто уже только и мог, что бежать, нестись, стоять у порога, краснеть, заикаться, вот вам правда, держите, пожалуйста. А что, теперь, правда? Во что верят все – то и правда?
Я стоял у подъезда, растерянный, не зная куда бежать. Надо бы к Ладе, ведь не о Марселе она мне сегодня говорила. Говорила, что есть некто, кто ненавидел доктора не меньше его жены, кого не арестуют, за кого уплачено. И этот некто оказался я. А Марсель собирает чемоданы. Лада улетит в свою Америку и так и не узнает, что я не убивал.
Или бежать обратно, наверх, сказать ему правду, сказать спроси у Розы, сказать, что я нормальный, что нет во мне ненависти. Ни к кому…
Или к Розе, пусть скажет всем…
Или…
Уже темнело, но людей на улице не становилось меньше. Я бежал по освещенному фонарями и витринами городу. И если та, предыдущая, правда кипела во мне, бурлила, пузырилась, жгла, подгоняла, заставляла бежать все быстрее и быстрее, не чувствуя холода, то эта была тверда, она не ранила, не ощущалась инородным телом внутри моего. Она будто нашла во мне свое место, была со мной одной температуры. Стала частью меня.
Уже на месте, стоя у клумбы, я разглядывал окна. Свет не во всех, но мне во всех и не надо, я ищу только одно. Я его даже, по-моему, угадал, и свет в нем горел. Но на этот раз я решил отдышаться. Пару шагов вперед, а из участка, мне навстречу уже вышел молодой полицейский. Я остановился, он сам подошел.
– Ты что опять здесь делаешь?
– Сказать хотел.
Он долго смотрел мне в лицо, потом отвернулся, двинулся вперед, мне сказал уже на ходу: «пошли».
Мы обогнули здание полицейского участка, оказались на пустой детской площадке, освещенной лишь светом из окон старого трехэтажного жилого дома. Полицейский остановился у какой-то карусели.
Стояли лицом к лицу, он сказал:
– Соболева говорит, что во время совершения убийства находилась у старушки, у которой сиделкой работает. А старушка не в себе, не говорит, подтвердить не может. И никто не может. Значит, алиби нет. А мотив есть – банальный, но самый верный. И отпечатки кругом ее, и на орудии убийства тоже.
– И мои. Но это не я…
– Не найдено больше ничьих, – каким-то бесцветным голосом проговорил полицейский.
– Я держал его в руках, – зачем-то сказал я, хотя это все не имело значения. Я за другим пришел.