Сказка началась.
Приехал за мной на такси. Усадил в машину, сумки в ноги поставили.
Костя был серьезен. Из-за всех сил старался не выглядеть пьяным. Разговаривал с кем-то по телефону – про квартиру, деньги. Что-то не получалось, и он прикрывал трубку рукой, говорил шёпотом. Я старалась не слушать, отвернулась к окну.
Заехали куда-то за ключом. Я не выходила, осталась в машине.
– Приехали.
Костя суетился, нервничал, доставая сумки у меня из-под ног, хотя проще было бы мне сначала выйти. Я ему так и сказала.
Потом долго пробовал открыть дверь подъезда, подбирая наугад код замка. Выругался, позвонил, чтобы его узнать. С дверью в квартиру он справился лучше.
Костик нащупал выключатель в коридоре, включил свет. Разулись, пошли смотреть квартиру.
Маленькая комнатка, в которой помимо дивана помещался лишь столик с двумя стульями и небольшая тумбочка. Крохотная кухонька. Прилепленные друг к другу унитаз и поддон для душа, в помещении, наверное, метр на метр.
Костик рассказал, что это бывшая коммуналка. Его тетка взяла в ипотеку комнату. Сделала ремонт, сдает. Сказал, что нам очень повезло, квартиранты недавно съехали, и теперь мы – квартиранты.
И это наш дом…
Мы подолгу смотрели друг на друга. Изучали. Ни охотник и жертва. Ни застенчивые влюбленные. Чужие, холодные, вынужденные сосуществовать. Мы не стремились познать друг друга, не демонстрировали себя, не соприкасались без особой надобности.
Мы не любили друг друга.
Я не могла полюбить. Потому что полюбить теперь значило бы окончательно предать их – бабулю, деда, свой настоящий дом.
Мне претили его блеклые стены, одетые в бежевые обои, вздувавшиеся пузырем кое-где под потолком; унитаз и душевая, видевшие уже многих, и, наверное, призирающие наше человеческое устройство; газовая плита, вскормившая тех, что были до меня, тех, что возможно были ласковее, хотя бы мыли ее.
Может, дай я ему шанс он бы приютил меня, обогрел. Будь я дружелюбнее, сделай я первый шаг… Но разве можно дружить с тем, кто стал свидетелем твоей низости, перед кем тебе невольно совестно, даже стыдно? С тем, кто видел твое тело податливым, ни завоёванным, и ни заслуженным, а отданным за сомнительную свободу. Его можно только ненавидеть.
И я ненавидела.
Ты мне не дом, шептала я в его темноту.
– Стой, стой, Кость. Выключи свет.
– Да так же нормально.
– Ну выключи, пожалуйста.
– Стесняешься что ли?
А если бы мама была? Сказала бы она, что Костя хоть и неплохой, но долго любить меня не сможет?
Я, конечно, и сама видела Костину неряшливость, в облике, например, – ногти, рубашки, в состоянии личных вещей – взять хотя бы его тетради… То есть, могла же я понять, что он ленив, а ленивым и любить лень. Особенно долго… Но как-то не сопоставила я этих вещей.