И перескакивая с мысли на мысль, запивая все это дело травяным отваром, набредаю на такую:
– Тамара Валентиновна, а откуда у вас мука?
Старушка расплывается в добродушной улыбке.
– Володя – сосед раньше в город ездил, муку привозил. Сейчас – уже давно лежачий. А я все муку-то берегла. Не зря вот.
По вискам стекают капельки пота, она отирает их фартуком, заодно и выступившие слезы.
– Да вы все не тратьте!
Говорю из вежливости, как гость, который не хочет, чтоб вокруг него суетились, тратили последнее. А сама прикидываю – у Яна-то теперь грузовик, на нем можно в Шамать мотаться, продукты привозить.
– Да всем тут хватит!
Отмахнулась Тамара Валентиновна.
– И нам и солдатикам.
– Каким солдатикам?
Ян, который мне и доброго утра не пожелал, тоже смотрит на бабулю, глаз не сводит.
– Да с элеватора.
Бабуля машет рукой куда-то в сторону окна.
– Работает? – спрашивает Ян.
– Да уж давно стоит.
Бабуля присаживается на табуретку, на которой я вчера так уютно обитала у печи.
– Голодом сидят. Я хлеба напеку, им отнесу, да себе немного оставлю. Так и живем.
– А что они там, на элеваторе делают? – спрашиваю я, а сама не знаю на кого смотреть, то ли на старушку, то ли на Яна.
– Ясно дело, охраняют.
– Кого? То есть, что? Элеватор?
– Видать.
Уже и в горло ничего не лезет. Отодвинула от себя стакан, отложила кусок хлеба.
– А что там, на элеваторе?
– Место там проклятое. Вот и охраняют, чтобы не ходит туда никто.
Мы с Яном молча уставились на старушку. Та фартук расправила, колени потерла, стала рассказывать.
Сначала долго объясняла Яну кто такой Анатолий, так и сыпала именами: вон те его родители, а этот брат, а те соседи. Припомнила его товарищей и родителей тех товарищей, и опять имена, имена, имена… Посчитала, что когда Ян из села уехал, Анатолию четырнадцать было.
Ян медленно жевал, внимательно слушал, еле заметно кивал. Бабуля видать подумала, что тот односельчанина признал и уже увереннее продолжила.
Толик мальчиком совсем обычным рос, и учился как все и шкодил, а годам к двадцати благодать на него сошла. Решил сельскую церковь ремонтировать. Та старая и почерневшая стояла среди некошеной травы. Поп давно помер, к ней тропу и забыли.
Толик и деревья сам валил, и доски стругал, и леса строил. Говорят иконы рисовать стал, но их никто не видел, так что Тамара Валентиновна наверняка утверждать того не стала. Так совсем он в церковь и перебрался, бороду отпустил. Несколько лет и жил там, и работал, молился и постился. В помощники себе никого не брал, хотя некоторые напрашивались, дело то благое, а вот съестное с благодарностью принимал.