Во время этой пламенной речи глаза молодого курсанта наполнились жгучими слезами, а дыхание вдруг начало прерываться, предупреждая, что того вот-вот захватят безудержные рыдания. Состояние его было близким к критическому, поэтому пришлось вмешиваться Ирине Васильевне: увидев отчаянность сына, она, до этой минуты молчавшая и переживавшая, кстати сказать, ничуть не меньше его, своей материнской любовью и ласковым голосом попыталась вырвать ребенка из захватившей все его мысли любовной хандры и хоть немного отвлечь от тяжелой утраты:
– Послушай-ка, милый Андрюша, не стоит так убиваться из-за этого горя; не сомневайся, я отлично понимаю, как тебе сейчас тяжело, но… если бы эта девушка – пусть даже и проститутка! – вдруг оказалась нормальным, любящим, человеком, то она не стала бы нам показывать здесь свой норовистый характер, а напротив, осталась, и своим безропотным смирением, бесхитростной и бескорыстной натурой попыталась бы доказать, что готова прийти к обоюдовыгодному соглашению, всех здесь сидящих устраивающему, – в этом случае, скажу откровенно, я смирилась бы, наверное, с твоим непутевым выбором и согласилась бы…
Договорить до конца свою чувственную, материнскую речь, наполненную безграничной любовью, она не успела, потому что ее резко «оборвал» упивающийся своим исключительным превосходством полковник:
– Что за чушь вы – оба! – несете? Какая еще любовь? Какие астрологи? Она «грязная проститутка» – недостойная нашей семьи! А ты, Ира, совсем, что ли, ополоумела, что говоришь несмышленому пацану такую непревзойденную ахинею? Ты что, хочешь всю его жизнь поломать в самом ее начале и «пустить» с такой женой под откос? Ты разве не знаешь, что падшие женщины никогда не способны были быть поистине верными, искренними подругами? Я всю свою жизнь общаюсь только с такими и, поверьте, не видел ни одного исключения; короче, эта тема закрыта, и я искренне рад, что все закончилось именно так, и наш мальчик сам для себя сделал правильный выбор, – он на какое-то время замолк, пытаясь скинуть с себя негативные чувства, охватившие его и внезапно, и полностью завладевшие всеми его размышлениями, однако, видя, что собеседники внимают ему, придав физиономиям виноватые выражения и не в силах поднять кверху глаза, немного совладав со своими эмоциями, вновь продолжал: – Я понимаю любовь, когда она возникает у равных по социальному статусу и общественной жизни людей; но когда сын далеко не последнего в области человека встречается с какой-то «третьесортной шалавой», причем пророчит ее себе в жены, и даже покупает кольцо – тут, извините, я просто обязан вмешаться, чтобы уберечь его от огромной ошибки! Итак, все ли тебе, Андрей, понятно в этой части моего изречения?