Подумав так, он ещё немного успокоился и, вместо безумного метания по палубе, стал просто спокойно, хоть и с небольшим беспокойством, прохаживаться по ней.
Но вскоре он стал опасаться за самого себя. У его господина была шпага, с помощью которой он мог защищать Николаса, если им встретится неприятель. Сейчас же, когда Гримлер и его слуга оказались разделены морской гладью и бортами кораблей, на которых они вынуждены оказаться, Николас оказался без защиты. У него не было ни шпаги, ни другого оружия, а схватываться врукопашную он не умел. Вдобавок, некоторые пассажиры «Филиппа Четвёртого» были, по всей видимости, злопамятными, так как, приняв Николаса за помешанного, теперь странно косились на него. Приняв это за открытую угрозу, он поспешил убраться с палубы.
Внутри он узнал, что капитан судна отвёл ему отдельную каюту и теперь его приглашают пройти туда. Николас был рад, но, когда он вошёл, в свой временный дом, увидел, что его состояние не очень хорошее. Стены были несколько обшарпаны, на столе и стульях были трещины, хоть и не слишком частые, а одеяло было слишком тонким.
Николас был немного опечален, но просить новой каюты у капитана не стал, считая, что привыкнет и к этому.
Так же, как и Гримлер, он почувствовал, что хочет есть, и также поужинал едой из своего рюкзака. Однако ел он без особого увлечения, так как к нему возвратились мысли о Гримлере и о своей беззащитности. После еды он не стал выходить на палубу, как его господин, а стал ходить взад-вперёд по каюте, а когда это ему наскучило, сел на свою постель, а ещё через двадцать-тридцать минут попытался уснуть, однако это ему долго не удавалось: он смог забыться сном только в одиннадцать часов.
На следующий день Гримлер окончательно смирился с неожиданного для него расставания с Николасом. Он надеялся, что его корабль сможет прийти туда, куда направляется, где бы это место ни находилось, и сможет найти его без приключений.
Своё время на «Наполеоне» он проводил почти также, как дома. Просыпаясь, он сразу же ел, затем, как и раньше, принимался сочинять стихотворения (но если «Наполеон сильно качало, он не брал в руки перо) или начинал тренировать свои умения во владении шпагой. При этом раздавался сильный шум. Соседи Гримлера вынуждены были слушать его, и многих он раздражал, и некоторые даже заходили в его каюту, однако, увидев его занятия, спешили уйти оттуда. Заметив это, Гримлер старался как можно реже упражняться со шпагой. После обеда он продолжал эти занятия, иногда делая перерывы, а после ужина ложился спать. Есть он старался поменьше, стараясь не истощить слишком рано взятое им из дома продовольствие. Отличием от домашней жизни были вышеупомянутые жалобы соседей, а также то, что ему приходилось всё делать самостоятельно. Время от времени он выходил на палубу, чтобы подышать воздухом, однако если на небе было много облаков и дул сильный ветер, то недолго оставался там. Он почтительно здоровался со всеми находящимися на корабле и старался не загораживать им дорогу (но с некоторыми ему пришлось объясниться по поводу шума из-за тренировок со шпагой).