– Но…
– Не перебивай старших и не учись врать. Я же вижу, снова это повторилось.
– Что «это»? Что повторилось?
Мама с нежностью и грустью во взгляде посмотрела на меня. Печаль в ее глазах заставила меня позабыть о завтраке. Я всмотрелся в мамины глаза, она печально покачала головой и отвела взгляд. Снова посмотрела на меня, но теперь место печали заняло сомнения, она хотела что-то рассказать, вот только не решалась. Вряд ли стоило торопить ее, не тот это случай, тут надо просто подождать.
Время шло. Она мысленно боролась сама с собой, я молчал и не отводил взгляд. Вот она приняла решение. Грустно улыбнулась:
– Конечно же, ты не помнишь, маленьким был еще… тогда. Даже не знаю, как тебе рассказать… Если коротко, то было у тебя уже подобное, просыпался утром весь в порезах, постель в крови и рассказывал такое, во что никто не хотел верить… скажи правду, вот что произошло?
– Ничего особенного. Просто спал. Кажется, что-то снилось, – я попытался изобразить задумчивость и одновременно беззаботность. – Снилось, будто летал. Птицы какие-то были. Большие. Кажется, одна из них меня поцарапала. Но ведь это только сон!
Мамино лицо помрачнело сильнее.
– Может и сон, но… было тебе тогда годика четыре. Так вот, однажды утром захожу к тебе в комнату, а ты лежишь в постели весь в крови. Чуть не все тело в ссадинах, а ты молчишь, только улыбаешься, странно так. Весело и в то же время грустно. Как мы тогда перепугались! В то время мы не здесь жили, а в доме родителей твоего отца. Как раз свекровь зашла, а я тебя на руках держу сама в крови, ты в крови. Что она себе надумала, да и что ей было думать?! А что было потом! Даже вспоминать не хочу. Мы чуть не месяц практически не спали. Друг другу не верили, всю ночь возле твоей кровати сидели я, отец и бабушка Вера. Некоторое время все было спокойно, как вдруг своими глазами увидели – у тебя на руке порез сам собой появляется! Ужас… пригласили батюшку, бабушка настояла. Знаешь, помогло. Порезы затянулись, а новые не появлялись. Скоро и шрамы рассосались, словно сами собой, будто и не было их вовсе. А после и боль воспоминаний приутихла.
– Мам, а что я тогда рассказывал?
– То же что и сейчас, отшучивался. Ты всегда таким был. А иногда что-то о войнах, о монастырях каких-то. Я тогда еще отцу запретила при тебе книги вслух читать. Ты ведь знаешь, его ничего кроме как про войну да кражи с убийствами и не интересует.
Может, расшалилось воображение, может, я действительно вспомнил, будто бы я, тот самый, что и сейчас, но маленький еще, иду в школу. Дорога ведет меня мимо старой мельницы. Мне остается пройти всего полсотни метров, миновать ее, но я останавливаюсь. Любуюсь. Вот оно! Никакой мельницы нет, впереди, пышущее величием сооружение, окруженное высокой стеной. Утро. Торжественную тишину нарушают только птичьи напевы, но вот замолкают и они. В наступившее безмолвие врывается новый звук, мощный и возвышенный – торжественно звучат колокола. Это продолжается лишь минуту не более, видение растворяется и только угасающие отголоски бронзового перезвона еще долго висят во влажном утреннем воздухе. Медленно растворяются в утренней безмятежности.