Сначала все шло просто идеально. Дилан оказался именно таким, как он был описан в досье «Незнакомки», и даже еще более щедрым, внимательным и заботливым. Наташа, в свою очередь, идеально играла привлекающий иностранцев типаж «русской женщины»: наивной и восторженной, мягкой и заботливой, трогательно бескорыстной и смущающейся по любому поводу. Опущенные глаза, наполненные робкой благодарностью улыбки, восхищенные взгляды и трепетное внимание в те моменты, когда Дилан упоминал свою работу — ей казалось, что она сама уже верит в правдивость каждого своего жеста и слова. Ведь это и в самом деле было правдой, разве нет? Разве она в самом деле не чувствовала счастливую благодарность и наивный восторг при первом взгляде на резную линию залива, на бездонную океанскую синеву и нежную дымку над оголенными солнцем холмами?
Завороженная и умиротворенная, все еще заинтригованная экзотикой общения с настоящим американцем, Наташа искренне забывала в такие минуты и о своих честолюбивых мечтах, и о неизвестным путем полученном досье, и о расчетливом цинизме этого замужества. Она с детской непосредственностью растворялась в этом городе, в его слепящей прозрачной синеве и туманных лабиринтах, в бедности и богатстве, в роскоши викторианских особняков и совершенной красоте цветочных клумб, в чарующей старине и бурной современности. В ней проснулось уже, казалось бы, многократное забытое ощущение детства — безмятежного, стабильного, с распахнутыми настежь границами и неуемной жаждой новых развлечений. И этот город она тоже восприняла с детской радостью, почти забывая порой, кому и чему была обязана своим счастьем.
Конечно, она старалась следовать рекомендациям «Незнакомки», и исправно готовила ужины, каждый вечер дожидаясь мужа у накрытого стола. Это были незабываемые дни настоящего счастья. Она не звонила ему на работу, не доводила расспросами, ничего не просила, и Дилан, пораженный легкостью, с которой сбылась его давняя мечта, относился к русской жене с почти священным трепетом. Наташа была на седьмом небе от восторга и гордости за свою предусмотрительность, пока вдруг все не стало меняться — неуловимо и вместе с тем неотвратимо.
Все началось с того, что у Дилана выявилась одна черта, не указанная в пресловутом досье — необязательность. Искренне любящий жену, он совершенно спокойно мог забыть о совместных планах и данных обещаниях. При этом еще не владеющей достаточно хорошо английским Наташе, перед которой вставали сотни иммиграционных вопросов, было просто невозможно справиться с ними без помощи мужа. Она начала звонить ему, не сразу поняв, что именно такие звонки Дилан и склонен рассматривать как «ограничение его свободы».