Еще одним неожиданным поворотом стала реакция американского супруга на исполнение его мечты. Получив желаемое, он пресытился неожиданно быстро, и Наташа вдруг осознала, что саму необходимость возвращаться домой к семейным ужинам Дилан воспринимает, как повинность. После первого года совместной жизни он начал пропадать до вечера с друзьями, подолгу не отвечал на звонки, тогда как зациклившаяся на злосчастном досье Наташа с упорством отчаяния продолжала готовить ужины, которые и поедала затем в гордом одиночестве.
Месяц за месяцем она чувствовала, как они с Диланом отдаляются друг от друга. После второго года совместной жизни Наташа с горькой усмешкой обнаружила, что ее терзает та же самая ревность, что и бывшую жену Дилана. Чем сильнее становилась эта ревность, тем неумолимее было ее желание набрать знакомый номер и с замиранием сердца ждать гудков, отрывать трубку от уха, в отчаянии глядя на экран и пожирая глазами высвеченные на нем буквы его имени — «Дилан», снова прислушиваться к гудкам, ловя между ними дающие слабую надежду потрескивания эфира — до тех пор, пока не включится автоответчик.
Во время долгого отсутствия мужа Наташа, давшая себе слово никогда больше не возвращаться к грязной работе, просто не знала, чем себя занять. Дилан не требовал от нее особых достижений, на ее свободу, действительно, не посягал, но ей казалось, что ему было просто скучно с ней. Перестав быть друг для друга воплощением иностранной экзотики, они остались просто людьми — обнаженными в своей человеческой сути, несовершенными — и абсолютно чужими. Решив не докучать раздражительному супругу, Наташа начала коротать время в барах и на дискотеках, с головой окунувшись в бурную жизнь ночного Сан-Франциско.
Она флиртовала с местной молодежью — разношерстной, пестрой, шумной, и оттого особенно притягательной. Ни на каких русских вечеринках ей не встречались столь разные люди, в совершенно причудливых, находящихся за границами любых фантазий нарядах, яркие и фамильярные, и все еще по-иностранному экзотичные. Наташа всей грудью вдыхала аромат этого города, пропитанного марихуаной, пресыщенного роскошью и пороком, бьющего неудержимой энергией и одним своим видом бросающего вызов всем мыслимым и немыслимым правилам, стереотипам, устоям, как ей казалось, самому устройству мироздания.
Наташа посещала гей-клубы, играла в бильярд с затянутыми в кожу трансвеститами, неспешно пила виски, развалившись на высоком стуле у барной стойки и бесцеремонно разглядывая переплетение узоров на татуировках тощего бармена. В такие минуты она ощущала особую тревожную радость — радость минутного счастья, зыбкого, недолговечного, поверхностного, но при этом такого желанного. Она окуналась в него до конца, стараясь не думать о невидимой стене между ней и Диланом, становившейся все толще с каждым днем. В конце концов, она делала все по инструкции, разве нет? Она давала мужу столь любимое им личное пространство, не доставала его по пустякам, и делала все, чтобы заглушить собственную обиду и ревность. Этого самоутешения ей хватало примерно на неделю, чтобы потом, при приближении выходных, вновь забыться в пьяной романтике ночных баров. А затем, еще полгода спустя, случилось самое страшное из того, что только могло произойти — Дилан потерял работу — ту самую, которую считал для себя такой важной.