Драган смотрел вниз, наблюдая, как реки, из слияния которых рождалось сердце его страны, постепенно наливаются закатной лавой, насыщаются ею до предела и сияют, словно до дна состоя из жидкого золота. Сербия в ее непокоренном величии, во всей глубине ее истории расстилалась сейчас перед ним, и сердце Драгана сжималось при мысли, что эта великая славянская страна находится сейчас под властью оккупантов.
Оккупанты — а как еще он мог называть этих молодых самодовольных выскочек, которые, дорвавшись до власти, толкали теперь его родину в адское пламя развращенной Европы? Драган был убежден: Сербии было предназначено иное, великое будущее — не униженного, второсортного придатка разлагающейся на глазах, пресыщенной удовольствиями «цивилизации», а великой нации, самим Богом призванной к тому, чтобы создать на этой земле процветающую и могущественную империю. И пусть сегодня он вынужден в бессильной злобе взирать, как ядовитые порождения Запада проникают в пропитанные памятью о былых эпохах улицы Белграда — рано или поздно он возьмет реванш, и своими руками сметет с родной земли все изменившееся, чужое, так ему ненавистное.
Сжимая кулаки, Драган думал о том, что своими руками впился бы в горло холеным политикам, рассуждающим о необходимости вступления Сербии в Евросоюз, продажным журналистам, так легко смирившимся с новым обличьем своей страны, и хватким правозащитникам, ревниво оберегающим завоевания демократии, как был убежден Драган, по прямому приказу заокеанских хозяев. Необходимость мириться с ними приводила Милетича в бешенство. Тогда, на войне, все было проще — намного проще. Там у него не было никакой необходимости смиряться со злом, напротив, его можно было уничтожать своими руками — стреляя ему в сердце, вонзая в его грудь горячий от чужой крови нож, сжигая деревни чужеземцев, посмевших заселить исконно сербскую землю.
Драган лично принимал участие в обстрелах хорватского Дубровника в начале 90-х годов. Именно тогда что-то, казалось, надломилось в нем окончательно, и на смену предательской, шевелящейся где-то в глубине сердца жалости к врагу неожиданно пришел азарт. Припав к земле, почти оглохнув от грохота орудий, задыхаясь от переполнившего воздух жара, он с исступлением вглядывался сквозь дым, достигли ли цели его выстрелы. Он видел, как залпы артиллерии вихрями врывались в Дубровник, и вековые стены послушно проглатывали в себя разгоряченные полетом снаряды, трескались, проседали, выкрашивались, но стоически держались, оставаясь стоять с вбитыми в камни снарядами и бомбами, словно с пулями в груди. Некоторые из них все же не выдерживали и, пропаханные сербскими снарядами, разлетались смертоносным фонтаном камней по площадям, накрывая шквалом осколков узкие лабиринты улиц. Драгану казалось тогда, что он слышал вопли перепуганных хорватов и звон бьющегося в окнах стекла — и он хохотал, откидываясь назад, вдохновенно и победно.