Отчаявшись, Ванька стянул с себя куртку, надеясь, что грязи под ней меньше, и только сейчас заметил, что все его ладони измазаны в крови, оставляющей следы на всем, чего он касается. Ванька размахивал курткой, что-то кричал, бросал вслед проезжающим машинам мелкие камешки, но все было бесполезно. Странная тревога вдруг подкатила к горлу, такая резкая, что не послушаться ее зова было невозможно. Иван схватил куртку за воротник, не успев ее натянуть обратно, и метнулся в лес.
— Илюшка!
Избитый лежал неподвижно, широко раскрыв уже неживые глаза. Казалось, в глубине этих глаз отключили какую-то невидимую лампочку, и теперь они беспомощно и мертво смотрели в темно-синее небо, уже начавшее сливаться с верхушками сосен. Его тело было еще теплым, и кровь по привычке все еще стекала по смуглой коже — но уже медленно и лениво.
— Илюха, ты чего?! Не смей умирать! Ты что же творишь такое, а? Илья! Ильяс!
Ванька попробовал было встряхнуть умершего, но быстро понял, что это бесполезно. Крики, истеричные причитания, тормошение за одежду — в самом деле, не девчонка же он, чтобы проделывать все эти бесполезные вещи в погружающемся в ночь лесу? Он просто сел рядом с телом на холодную землю, взял не успевшую остыть руку Ильяса и стал искать пульс. Ответом ему была зловещая тишина. То, что сейчас покрывалось кожей Ильяса, уже не было плотью в полном смысле слова. Кровь не струилась больше по венам, не заполняла собой сосуды, и гнавшее ее когда-то сердце теперь устало молчало под изорванным свитером. Так вот, что они все вместе отправились искать сегодня? Вот как, оказывается, выглядит труп…
Онемевший перед лицом самой настоящей смерти, Ванька сидел на траве, усталый и грязный, и пытался осмыслить происшедшее. Оно не осмыслялось, не поддавалось логике и разрушало все не осознаваемые Иваном до конца основы мироздания. Он, Ванька, спас Ильяса, как самый настоящий герой, и потому тот не мог, просто не имел права умереть. Не имел, потому что ради него Ванька оставил друзей и любовь (или уже не любовь?), потому что он из последних сил тащил его по лесу…
Иван сидел и понимал, что все, о чем он сейчас думал, было самой настоящей чушью. Не поэтому должен был жить Ильяс, а потому лишь, что он был человеком, по чьей-то невидимой воле рожденным на свет, созданным и существующим в том же мире, что и Ванька. И в нем, как и в Ваньке, жила и действовала непостижимая энергия жизни, которая заставляла его беспомощно пытаться вылезти из ямы, смотреть с благодарностью в глаза своему спасителю, говорить с акцентом совсем ненужные сейчас слова. А теперь этой силы больше не было, и не было Ильяса, и солнце уже давно и окончательно исчезло не только из леса, но и с неба, и весь мир погрузился в мертвый ночной траур. Ванька поднялся, чувствуя ноющую боль не только в ногах, но и во всем теле, и побрел к гаражам, к выходу из леса. Он должен был добраться домой. Обязательно. Живым.