Но довольно быстро первая романтика сменилась грязной рутиной и цинизмом — неизменным спутником нелегкой работы чекиста. Аверин смирился и с новой открытостью миру его обновленной страны, и с засильем криминала, который то и дело превращался из врагов в союзников. Он стал плоть от плоти частью своей организации и, как многие в ней, уже не мыслил себя вне ФСБ. Особый мир спецопераций, азарт расследований, поиск источников, тонкая манипуляция вербовки, постоянное ощущение принадлежности к совершенно особой, оторванной от простых смертных касты, ласкающая самолюбие власть, наркотик постоянной тайны — все это стало неизменной частью его существа. Он был, бесспорно, талантливым оперативником, и быстро понял, что работа в спецслужбах была не просто интересно работой. Это был его призванием, его существом, тем единственным миром, который он считал по-настоящему своим и которому принадлежал всецело.
Как и многие в «конторе», Аверин не задумывался особо, что именно они защищали. Они сражались за родину — так считалось, и это чувство было таким привычным, что давно растеряло свою первоначальную глубину и наполнилось чем-то иным. Процесс затмевал собой результат, и Федору трудно было представить, что он сможет смотреть на этот мир иначе, чем через призму госбезопасности. Все иное казалось скучным и пресным в его глазах, обесценивалось и не вдохновляло. И, чем изощренней были проводимые им операции, чем желанней становился успех, тем больше он готов был поставить на кон, с легкостью играя судьбами людей ради высших целей.
Федор знал, что он не был создан для брака, но все же для очистки совести решил попробовать и эту форму существования. Его попытка закончилась несколькими годами притворства, еще более утомительного, чем некоторые оперативные игры, рождением сына и тягостным разводом. Личная его жизнь свелась к бурным служебным романам с женщинами, которые были частью его мира и потому единственные понимали свойственное для людей их профессии противоречивое желание забыться и отвлечься от того, без чего они на самом деле не могли прожить и дня.
Время шло, и Россия менялась, все больше замыкаясь в себе и отдаляясь от мира. Федору нравилось, что его страна становится сильнее, и еще больше ему льстило уважение к чекистам как к касте, вновь наполняющее некогда опьяневшую от свободы страну. Это было их время — время расцвета и почета, время успеха и побед, и Федор, как и многие его коллеги, наслаждались наступившей эпохой.
Федор и сам не мог сказать точно, когда именно он заметил, что расцвет сменился застоем. Та эпоха, которую он так ценил, на его глазах медленно стала вырождаться, скатываясь до примитивности, до грубой пародии на то, что в глазах Аверина было подлинным «чекизмом». Примитивная пропаганда, агрессивные «ура-патриоты», сталкивающие лбами разные части общества, трусливые чиновники-коррупционеры, покупающие посты в обмен на до отторжения грубую лесть — все это серьезно сказалось и на «конторе», создавая прекрасные условия для карьерного роста мелких стукачей и «кабинетных крыс».