– Ты такой придурок, Андриевский. – сказала она, оставшись лежать на диване.
– Я знаю.
– И никакой ты не философ!
– Аха. Заешь, Леля, настоящий удел философа вообще не заботится ни о какой философии.
– А удел доктора не заботится о больных!
Он рассмеялся.
– Нет, Леля. Ты все перековеркиваешь.
– Но из твоих слов именно так и получается!
– Тут имеется ввиду немножечко другое. Ты что-нибудь слышала о Диогене Синопском?
– О ком?
– Это очень известный философ. Знаешь, Леля, он жил в бочке при этом сам Цезарь мечтал с ним познакомится.
– И что из этого?
– А то, что тот факт, что человек живет в бочке и ходит с факелом среди бела дня не мешает ему задумываться о возвышенном, так же как и любить маленького ангелочка не мешает мне быть философом.
Она посмотрела не него. Глаза светились привычной нежностью и теплом, на которые как всегда отзывалось ее сердце. Она тоже любила его, но сказала об этом всего раз и то проговорившись. Знает ли он как сильно любит его она? Может хотя бы вообразить? А если любит сам, то почему, почему не уговаривает остаться?
Она встала с дивана и подошла к нему очень медленными шагами, за которыми он наблюдал как завороженный. А потом положила руки ему на грудь, желая услышать, как бьется внутри его сердце. Андрей сглотнул собравшуюся слюну и коснулся ее волос, убирая светлую прядь за торчащее вперед маленькое ушко. Никогда еще она не казалась ему настолько привлекательно, как в эти последние минуты, что были даны ему держать ее в своих руках.
– Леля… – прошептал он еле слышно и это имя в который раз свело его с ума. Не даром он так часто произносил его вслух, больше, чем какое-либо другое слово. Хотелось сказать – останься, не уезжай. Останься навсегда. Тут. Со мной. Но голос ломался на этом слове. Он не мог лишать ее свободы, не мог об этом просить. И не мог, черт возьми, воровать эту девочку у ее семьи.
– Тебя дома ждут. – он взял ее за плечи и отстранил от себя, – Собирайся, заплетайся, одевайся. Я не знаю, что тебе еще надо. И поехали.
Она вздохнула и пошла в комнату, где у нее лежала расчёска. Не попросил. Что ж, она сама виновата. Наплела ему с три короба о любящей и волнующейся о ней семье. Он думает, что ее любят и по ней скучают, и даже не догадывается, что повезет ее в ад… А если бы знал отвез бы туда? Оставил бы ее одну среди серых холодных стен в компании тараканов и маминых собутыльников? В доме, где к ней приставал старый сосед? В доме, где у нее даже кровати своей нет и нет еды? Где всегда воняет? Где на деревянном полу в щелях все время лежит пепел от сигарет? Где мама громко смотрит свои тупые передачи, а она долгими бесконечными ночами сходит с ума от своих кошмаров и думает, что вот-вот случится что-то страшное. Что конец уже близок, и он хуже, чем просто смерть. Гораздо хуже.