.
Такая же практика существовала на Руси. В Новгороде на месте капища Перуна создается первый христианский храм Севера — Рождества Богородицы, который строит первый новгородский епископ Иоаким Корсунянин. В Ростове Великом на месте капища Велеса, сокрушенного святым Авраамием, стоит ныне комплекс Авраамиева монастыря.
В отношении западноевропейских церквей и использования ими темы лабиринтов необходимо сказать, что здесь перед нами определенная трансформация древнего индоевропейского мифа о «солнечной деве», удерживаемой в лабиринте или «башне» силами зла и освобождавшейся из плена в весеннее время. В христианском прочтении этот миф стал не менее выразительным и насыщенным солярной символикой.
Одному из церковных писателей XII века, столь же романтически настроенному, сколь и схоластически образованному, а именно Гонорию Отенскому… удалось в своем труде «Speculum Ecclesiae» («Зерцало Церковное», ок. 1115 года) и некоторых других работах совместить древние образы «солнечной девы» и Церкви Христовой в облике Невесты по интерпретации Отцов Церкви, начиная с Оригена, основной гемы библейской Песни Песней царя Соломона.
«В ткань сюжета была вплетена история Вавилонской башни, — чтобы показать, как заблудшая и низвергнутая с небес Невеста Христова, отданная сначала на воспитание Ною, понадает в руки вавилонских великанов, которые под предводительством Нимрода собрались строить огромную башню, чтобы достичь неба и с нее штурмовать его. Невесту они держали в плену в башне, пока не пришел Христос во главе небесного воинства, чтобы освободить се, и, сбросив Нимрода и его войско Люциферово в жар пламени и серы, торжественно вывел ее из башенной темницы, из юдоли слезной, и вывел как Луну (!) в покои Вечного Солнца, для обручения с женихом»[56].
Трансформация древнего лабиринта блуждания «солнечной девы» во мраке ночи из древнего языческого мифа германцев в башню Вавилонскую еще раз отсылает нас к названию лабиринтов на Русском Севере — «вавилон».
Сохранность и бытование столь древних мифологем в виде сказок в христианскую эпоху говорит не только о связи и преемственности русского населения Севера по отношению к древним строителям лабиринтов, но и заставляет нас понять, каким образом древняя мифология была адаптирована для символики христианскою вероучения.
Необходимо заметить, что подобные древние символы и обряды в ритуальной практике христианских царств не являются механическим заимствованием из языческого мира, но представляют собой сознательное использование преображенных в свете Христовой истины древнейших архетипов, обращенных на службу христианской державе. Это же справедливо и для некоторых элементов языческих культов, «воцерковленных» для священнодействия в христианстве.