А сам отец святой не пошел на озеро, когда народ взволновался и стал просить его воду заговорить, чтобы чудище издохло. Я, сказал, здесь помолюсь. Сила, сказал, Божья, поможет нам всем, а сам помощника отправил, чтобы Божье слово быстрее до кракена донести. Помощник и не противился – сник отчего-то после Марты. А что ему, кракену, слово? Хрустит, как и кости. Хруп-хруп. Вот и Кева юного больше никто не видел. Не донес, стало быть.
А без воды-то как? Все бояться стали, что поодиночке, что вместе туда ходить. Оно, конечно, колодцы спасают, да только мало этого. Никаких больше забав ребяческих, никаких бабьих сходок. Тяжко теперь приходится: близ воды жить, а до воды не дотронуться. Оно же, озеро-то, всегда тут было и до деревни было, и после нас останется. Вот потому и сказали, мол, пусть сходит Джуд Странноватый, он с животными разговаривает, глядишь, уломает и кракена. Кракен – он ведь живой пока не издох, а значит животное. Да сразу все и поверили. И в кракена поверили, и в меня.
А я что? Я и пойду. Правда ведь с животными разговариваю. Дар у меня такой, за то и прозвали Странноватым. Никто ведь, кроме них, животных-то, со мной знаться не хочет. Отец не хочет, братья не хотят, даже матушка на смертном одре сказала, мол, один раз только в жизни ошиблась, когда меня родила.
Ну, стало быть, мы с кракеном родственные души. А душа у него есть, конечно же, уж я-то знаю: у каждой твари в этом мире она есть, даже если все думают, мол, лишняя.