-- Не может быть! -- категорически возразила Галя. -- Это ты... от болезни...
-- От болезни?! Ты что, не видишь, что обрушилось на страну?! Сперва рожновых объявили первыми среди равных...
Галя в испуге замахала руками.
-- Леля, ты в затмении! Леленька, это русский народ объявили! Ты что, не помнишь?
-- Я в своем уме, Галя. Успокойся, пожалуйста!.. Тебе, что ли, жизненно необходимо быть первой среди равных? Лично тебе?! Юрочке Лебедеву? Или Сергею Викентьевичу?! Вам нужны котурны?! Или ты, Галка, не прочь быть руководящей?..
-- Леленька, зачем ты меня обижаешь?!
-- Прости, Галя! Больно мне... -- Полежала с закрытыми глазами, трудно дыша. Продолжала, казалось, успокоенно, встряхиваясь вдруг, как птица, сброшенная на землю выстрелом: -- Сперва объявили рожновых первыми среди... неравных. А теперь официально обозначили, кто же они, самые последние, хотя и без того все знали, кто в Советском Союзе инвалиды пятого пункта... Представили их народу, как смертников, в белом... в белых халатах... Мой отец, между прочим, тоже всю жизнь в белом... Звонила домой, арестовали его ассистента, Владлена... Почему? Потому что он не Иванов, а Кац... Ты что, не видишь, что заваривается? К чему ведут?.. Это на сто лет вперед! Расхлебывать будут наши дети и внуки... Сергей Викентьевич говорил, когда народу кадят со всех амвонов, объявляют "первым", руководящим, великим, быть ему в собственной крови по шею...
Леля задыхалась. Ее тихий напряженный голос звучал, как крик о помощи.
-- Яша был гордостью Сергея Викентьевича. Где он? Отняли его...
-- Леленька, Леленька! -- в замешательстве воскликнула Галя. И вдруг она закричала почти во весь голос. -- Так ведь и у меня хотят отнять любимого, разве не так? Он меня не понимает, и я его не понимаю...
В палату вбежал дежурный врач и выпроводил Галю в коридор.
-- Вас зачем сюда впустили? Волновать больную?!
... С каждым днем на тумбочке росла стопка официальных ответов: "Ваше письмо переслано в Министерство высшего образования, откуда вы..."
К ее судьбе были бесчувственны. Бесчувственны!
Теперь у ее чуть освещенной койки днем и ночью дежурила медицинская сестра. Один консилиум следовал за другим. Очередной диагноз отбрасывали вместе с листком календаря.
Ясно было лишь одно. Главный врач сказал это измученным голосом, выйдя вместе с коллегами из палаты Светловой:
-- Мы ее теряем...
Ей строго-настрого запретили читать. Она вымолила у сестры разрешение просмотреть хотя бы одну из книг, купленных для нее Юрой Лебедевым. Это была история университета, юбилейное издание в роскошной, с золотым тиснением, обложке.