В университете имени Ломоносова профессор Преображенский был безопасен только для одного человека: Сергея Викентьевича Родионова. Он почти ничего не писал о старике, как его к этому ни понуждали. Здесь, в квартире Родионова, был его "оазис", его обетованная земля, где он чувствовал себя человеком.
Когда понял, не одолеть ему "ярости масс", засыпавших Лубянку анонимными письмами, сделал беспроигрышный шаг: затолкал Сергея Викентьевича под крышу военного института -- академиком-консультантом по совместительству.
Признаться, Оксана помогла, шальная партизанка, бессменный член парткома университета. По официальной линии -- зверь из бездны. Не подходи! А в "личном плане" -- в лепешку разобьется, поможет...
Сволочное время!
Как сопротивлялся Сергей Викентьевич пришельцам в погонах! Как отталкивал от себя машинную лингвистику! "Я в секретах профан, на что мне ваши шифрованные бредни!" -- возгласил. А потом притих:
-- А что?! -- Развеселился, объяснил дочери, встревоженной его веселостью: -- Я теперь неприкасаемый индус. Каково?!
Что говорить, Сергея Викентьевича спас. Но студентов не жалел. Они были расхожим материалом...
Как бывают тюремные "наседки", так Преображенский был университетской "наседкой"... Как показало время, самой опасной "наседкой"...
Одна из его "легенд" (так называл он свои доносы) была посвящена Юре Лебедеву.
Нет, вовсе не потому, что Лебедев вступил в "неэлегантный спор" по поводу его книги, занявшей чуть ли не половину очередной "Комсомолии"... Преображенский не был злобно-мелочным человеком. Просто Юрочка был откровеннее других. Что думал, то и высказывал...
С теми, кто постарше, приходилось труднее.
Оксана Сидоровна долго сторонилась его, Гильберг был замкнут и, по причине физического недостатка, не играл в шахматы.
А за шахматами так хорошо говорится...
Как только университет забурлил и стало ясно, что Рожнов с молодежным паводком не совладает, незавершенное дело Юрия Лебедева было выделено изо всех других. С него сдули пыль и увенчали студенческим письмом к Сталину, которое лежало сразу за описью бумаг, как главный документ обвинения.
Ему сообщили, что дело срочное, доложено самому, и он отложил даже рукописи и книги арестованного литературоведа Пинского, на которые он -- так же срочно -- писал "закрытые" рецензии. Такие рецензии, строго говоря, и были ныне его главным делом. Они все погостили у него, арестованные литературоведы, от старика Оксмана до юнца Белинкова. Не сами, конечно, только крамольные рукописи -- их вина и несчастье...